сторону окна. – Скажи, что все в норме. И попроси перенести срок до завтра. А завтра пускай соберутся часиков в десять утра на этот… на что там у вас все подряд собираются – ну, типа совещания?

– Собираются, собираются – сходняк это называется. – Вовец нетерпеливо пристукнул по столу кулаком. – Дальше давай!

– Ага. Пусть соберутся на этот самый «сходняк». Скажи, что нашел виновника всех неприятностей. И завтра представишь его со всеми доказательствами. Вот, собственно, и все.

– Так-таки и все? – удивился бригадир. – И кто же этот виноватый?

– А кто тебе больше всего на свете мешает жить? – заговорщицки подмигнул Пульман. – Кто в свое время опозорил тебя перед всем криминалитетом и лишил лакомого куска?

– Вона!!! – Вовец криво ухмыльнулся и опять нехорошо цыкнул зубом – безо всякого почтения, сукин сын, цыкнул! – Ишь ты, недоделанный, куда замахнулся! От ты куда свои ручонки протянул! Хм… Однако твою квадратную головенку там моментом оторвут – глазом моргнуть не успеешь! Засада сам кого хошь загипнотизирует и в транс введет – это я тебе отвечаю! Думаешь – чего блатота под его дудку пляшет? Думаешь, просто так, да? Я вот живу и до сих пор удивляюсь: отчего это он в Ложбинске всех до кучи под себя не подмял?! Да уж…

Нет, ты, может быть, и умный, гипнотизер, однако… однако, ежели вас поставить рядышком, Засадина башка раза в два будет больше, чем твоя, – можешь мне поверить на слово! Ха! Деловая колбаса – Засаду захотел ущучить…

– Я еще раз попрошу обращаться ко мне на «вы», господин Анисимов, – очень спокойно сказал Адольф Мирзоевич, немигающим взором глядя на бригадира.

– Ты мне сейчас дай на две минуты своих этих… ну, быков – которые убийцы. Вот и все, что от тебя требуется. И завтра на этом вашем… эмм… на «сходняке» держись мужиком – не уписайся от напряжения. Гипнотизировать этого Засаду я не собираюсь. А по поводу большой головы… – Он потрогал ладошками свой плешивый череп и загадочно хмыкнул:

– Так вот – насчет большой головы. Размер черепа, мой дорогой друг, отнюдь не является определяющим критерием развитости интеллекта. Если бы мощь ума зависела от габаритов, тогда все мы были бы рабами слонов и китов. А между тем мы с вами держим в зоопарке первых и используем жир вторых. Ферштейн? И еще… Запомни хорошенько, не-вежда: любая голова, даже самая разумная, хороша лишь тогда, когда она прочно сочленена с телом посредством крепкой шеи…

– Бабинов… Бабинов… Ага… Ну и мерзкая же у вас харя, молодой челаэк! – задумчиво произнес Андрей, рассматривая в полированной поверхности письменного стола свое изуродованное отражение. –  Бабинов… А фамилия у этого господина, я вам скажу, вообще чмошная – куда там моей харе!

Настроение было… а впрочем, какое может быть настроение в половине девятого утра после затянувшейся далеко за полночь попойки наперегонки с мастерами винного дела? Настроения не было –  похмелье имело место. А еще имели место проблемы, которые никак не желали уживаться в тяжелой голове с похмельным синдромом. А поскольку эти проблемы требовали безотлагательного решения, выход был один – загасить похмелье старым испытанным способом, рискуя тем самым вызвать страшное негодование шефа. Дед патологически ненавидел пьяниц и мог самого лучшего сотрудника подвергнуть длительной обструкции, а то и вовсе выгнать с работы, обнаружив оного сотрудника при исполнении обязанностей с запахом алкоголя. Но проблемы, проблемы…

Прокравшись к двери, Андрей воровато выглянул в коридор, затем метнулся к окну, распахнул форточку и раскрыл дорогой кейс из крокодиловой кожи. Достав из него бутылку пива, одним движением раскупорил ее о крышку стола, в шесть мощных глотков осушил, тару засунул в кейс, вылущил из пачки в рот два пластика «дирола» и снова уселся за стол, прислушиваясь к своим ощущениям.

Полегчало. Усиленно работая челюстями, Андрей придвинул к себе жиденькую стопку бумаг и начал просматривать дело. Так-так… Заведующий аптекобазой, человек вполне респектабельный, как и все большие жулики, желает избежать скандала и общественной огласки. А поскольку с аптекобазы бесследно исчезла приличная партия сильнодействующих нейролептиков, без скандала при проведении официального расследования никак не обойтись. Судя по всему, медикаменты спер кто-то из своих – такие же респектабельные ребятишки, склонные к масштабной клептомании. Имелся узкий круг лиц, на которых падало подозрение, но допрашивать их и вообще как-то намекать на причастность к пропаже категорически возбранялось. Следовало как можно корректнее проследить процесс исчезновения нейролептиков по маршруту база – неведомо куда и доложить о своих соображениях шефу. Дальнейшее – их домашнее дело, в ходе которого, как показывает практика, вполне могла образоваться пара-тройка неопознанных трупов со следами насильственной смерти…

Именно поэтому заведующий обратился к Старикову, чье частное детективное агентство на протяжении нескольких лет заслуженно пользовалось репутацией фирмы умеющей с честью выходить из самых щекотливых ситуаций криминального характера.

В общем, опять как всегда: поди туда, не знамо куда, найди то, не знамо что, а попробуй потревожь ненароком не того, кого следует, получишь от шефа по самое не хочу… И ведь совершенно не к чему прицепиться: беспокоить подозреваемых категорически запрещено, ходить на аптекобазу – тоже… Как же, спрашивается, получить искомую информацию, не контактируя с фигурантами и не посещая место происшествия? А это ваши проблемы, сударь, деньги вы за что получаете? Проблемы, проблемы… Вот Холмс, образец аналитического мышления.

Сюда бы его, сидельца лондонского. Наверняка бы уже слопал от безысходности ситуации свою любимую трубку и в припадке бессильной ярости дал бы Ватсону скрипкой по черепу…

Андрей в раздражении отодвинул листки с информацией, которую удалось наскрести, эта лабуда подождет, есть проблемы поважнее, и уставился на ходики, мерно тикавшие на противоположной стене.

– Ба-би-нов… Бабинов… Бабуинов – Бедуинов… Бабинов, – как заклинание бормотал он, мучительно пытаясь отыскать хвостик ассоциативной цепочки, которая отдельными звеньями тревожно позвякивала в его аналитическом устройстве и никак не желала собираться в кучу.

– Черт! Черт – не ребенок! – досадливо воскликнул Андрей. – Чего тебе не сидится? Вечно в приключения влезешь…

Данное восклицание адресовано было Аленке – бандитской дочке.

Позавчера она явилась вечером к нему домой и без обиняков поведала нечто из ряда вон. Ты вот, мол, рассказывал как-то про своего институтского однокашника – Бабинова, помнишь? Так вот, этот самый Бабинов – сволочь и проходимец, каких свет не видывал. Он якобы причастен к убийству матери одного славного парня – если вообще не самый главный организатор оного убийства. Нет-нет, доказательства отсутствуют напрочь. Но Ванечка («славный парень») так сказал, значит, аксиома – сомнению не подлежит. А обратилась к Андрею бандитская дочка по старой дружбе – у Ванечки сейчас проблемы, сам он расследованием заниматься не может. Он маленько того… не свободен, короче. Поэтому она решила попросить помощи у Андрея, заведомо зная, что он порядочный человек и не откажет в таком пустяковом деле…

– Что еще за Ванечка? – поинтересовался Андрей, задушив стародавнюю ревность, взметнувшуюся откуда-то из глубины души. – И что за дело?

Ванечка, оказывается, самый лучший человек во вселенной всей – чистый, светлый и весь из себя такой непорочный. А – художник он. Живописец.

Ангел, одним словом. А дело… Да, собственно, и нет пока никакого дела. Нужно приглядеться к деятельности Бабинова и найти на него компромат. Пока что свидетели обвинения ничем не располагают –  кроме голословного утверждения Ванечки. Но тот факт, что темный и злобный Бабинов причастен к убийству матери светлого и чистого живописца, неоспорим.

– Почему, собственно, неоспорим? Что, есть все же какие-то конкретные улики? Ты что-то не договариваешь? – вяло поинтересовался Андрей – несмотря на то что фамилия старого знакомого вызывала и в его памяти архинеприятные ассоциации, он не торопился верить необоснованным обвинениям –  профессиональная выучка не позволяла.

Нет, улик никаких. Но Ванечка же сказал! Врать он не может – светлый и чистый. Ага – еще отец… Нет, отец ничего такого конкретного не говорил, но своим поведением и недомолвками как раз и посеял