будет возле дома доктора. Мокади вернулся из института в 18.30. Он направился прямо на кухню, где в специальном шкафчике хранилось его снаряжение. Его танкистские ботинки стояли начищенными на нижней полке. Он купил их во время Синайской кампании 1956 г. и с тех пор всегда носил их, когда призывался на сборы. Также в шкафчике находились два черных берета. Несколько месяцев назад он получил повестку и, собираясь, не смог найти берета. Пришлось приобрести другой, но вернувшись, он обнаружил первый — потерявшийся в игрушках сына, которому исполнилось четыре с половиной года. На сей раз Мокади выбрал старый берет. Он упаковал спальный мешок и танкистскую куртку, взял также комплект запасной оливково- зеленой формы и китель со знаками различия на погонах.

Одетый в форму майора, доктор Мокади спустился с детьми вниз, чтобы проверить бомбоубежище. Оно превратилось в свалку старья для всех обитателей жилого блока и было забито старыми кроватями, матрасами, буфетами, ящиками, коробками и кипами пожелтевших газет. Доктор просил соседей освободить убежище, но они проигнорировали его просьбу. «Это совершенно ни к чему, — говорили они. — Ничего не случится». Доктор, однако, думал иначе. С помощью детей он привел бомбоубежище в порядок. Едва они закончили работу, пришли дедушка с бабушкой, чтобы взять полуторагодовалого Дана на прогулку. Они вернулись с мальчиком как раз перед тем, как Мокади взобрался в кузов армейского грузовика.

Грузовик не успел отъехать далеко, как доктор приказал водителю вернуться.

— В чем дело, Рафи? — спросил младший офицер. (Для всех в армии доктор Мокади был «Рафи».)

— Водителю потребуется целая вечность, чтобы найти все адреса, — отозвался тот. Майор Мокади взял у шофера список имен и адресов, затем вскочил в автомобиль и покатил по городу, собирая военнослужащих. Не прошло и двух часов, как около 22.30 все отмеченные в списке уже сидели в кузове грузовика.

Майор Мокади вернулся домой, чтобы отдать жене ключи от машины. Дети уже спали, и Шошана была в пижаме. Она уговаривала себя, что ничего не случится, что все волнения очередного ближневосточного кризиса скоро канут в лету. Она не пошла провожать мужа; все выглядело так, словно он вновь уезжал на обычные сборы.

Пока майор Мокади кружил по Хайфе, собирая людей из бригады «А», юрист Моше Хавив находился дома в Тель-Авиве с клиентами. В середине их беседы подал голос телефон. Звонил командир батальона мотопехоты резервной бригады «А», заместителем которого адвокат Хавив и являлся. Комбат сообщил, что за Хавивом уже выехал грузовик, но просил зама по возможности прибыть скорее, еще до получения официальной повестки. Адвокат отослал клиентов, обзвонил ротных командиров и сказал, что готов подвезти их в расположение части на своей машине.

Военное обмундирование майора Хавива хранилось в саду в сарае. Он пошел за вещами и обнаружил, что танкистские ботинки украдены. Скользя в замшевых туфлях на резиновой подошве, он попрощался с женой Гилой и двинулся в путь.

Хавив, которого все называли «Мош», демобилизовался из армии в 1952 г. Тогда ему было всего двадцать два; он успел уже дослужиться до майора, но ушел, несмотря на то, что в армии его, несомненно ожидало большое будущее. Что толкнуло его на это? Как объяснял сам Хавив: «Любой, у кого на одну звездочку больше, может указывать мне, что я должен делать, даже если он тупее бревна»[87]. Он был бунтарем, этот энергичный и очень приятный человек. Что естественно для независимо мыслящего индивидуума, он плохо переносил армейскую дисциплину, из-за чего несколько раз чуть не попал под трибунал.

Хавив служил в бронетанковых войсках и проходил курс «В», но танки не были стихией Моша, и он быстро оставил учебу. Ему не нравилось сидеть в танке. «Я чувствую, что задыхаюсь, — объяснил он однажды жене. — Евреи не созданы для танков, а танки — для евреев. Я просто чувствую, что мне нечем дышать. И к тому же я не могу выносить долгое сидение в одной позе, не имея возможности даже пальцем шевельнуть».

Его перевели в пехоту. «Пехота, это отлично, — сказал он Гиле. — В пехоте я чувствую себя более уверенно, я хотя бы могу видеть, что происходит. Я не заперт и имею возможность двигаться».

Ему не пришлось долго наслаждаться преимуществами службы в пехоте. Армия все активнее обзаводилась бронетехникой, и его направили в мотострелковый батальон. Теперь ему приходилось сидеть не в танке, а в кузове полугусеничной бронемашины.

Позднее Хавив признался, что служба резервиста требует от него слишком много усилий. Гиле, с которой он делился всем на свете, он поведал: «Тяжело говорить об этом, Гила, возможно, причиной всему возраст, но теперь я нахожу службу слишком трудной. Обязанности резервиста становятся мне не по силам».

Вместе с командирами рот Мош прибыл в лагерь базирования бригады. Водитель отогнал автомобиль Хавива обратно в Тель-Авив, а сам он с майором Мокади отправился к полковнику на первый инструктаж.

Бригада «А» была последней из резервных бронетанковых бригад, личный состав которой призывался двадцать третьего числа, ею завершалась мобилизация резерва бронетанковых войск. На рассвете подполковник Биро, командир батальона А-112, проверял состояние обеспечения батальона снаряжением.

То, что делалось тогда на складах А-112 из состава бригады «А», происходило и по всей стране. Резервисты потоками текли в лагеря ЦАХАЛа по всему Израилю. Начало армии резервистов было положено вторым начальником генштаба, генерал-майором Игалем Ядином. «ЦАХАЛ, — как говаривал он, — напоминает айсберг. Видна только его верхушка — регулярная армия». За годы резервная армия приобрела отличные боевые качества и превратилась в нечто уникальное.

Высокий — за метр восемьдесят ростом — двадцатипятилетний лейтенант Нати из Петах-Тикваха весил сто килограммов и не забывал сообщать: «На сборах я обычно теряю пять-шесть кило». Затянутый в оливково-зеленую форму, в ботинках «Тип 2» и черном берете, он выглядел весьма внушительно. Повестка застала Нати в Эйлате на работе. В батальоне А-112 Нати командовал ротой.

Он отдал честь подполковнику Биро и отрапортовал:

— Рота готова, господин подполковник.

— Вольно, — скомандовал комбат. Он и Нати, который был на голову выше подполковника, хотя весили они одинаково, направились в ангары. В первый Биро вошел грозный, точно лев. При виде командира военнослужащие готовы были вскочить по стойке смирно.

— Продолжайте! — прорычал он густым басом.

В ангаре стояли танки «Шерман», зарезервированные и предназначенные для использования только в военное время. При подготовке личного состава и на маневрах рота задействовала учебную бронетехнику со складов Учебного командования. Каждый танк имел свой паспорт, в котором регистрировался его боевой путь. Бригады ремонтников из числа военнослужащих срочной службы круглый год занимались обслуживанием и поддержанием в рабочем состоянии техники на случай войны. Через установленные интервалы ремонтники запускали двигатели и проводили диагностику оборудования. Теперь все необходимые проверки и ремонтные работы были уже проведены.

В дальнем конце ангар разделялся на секции, где хранилось имущество рот, взводов и личное снаряжение военнослужащих. На полках рядами стояли танкистские ботинки, смазываемые раз в год, на другой лежали тюки одеял, палаток, палаточных колышков и посуды. Через установленные промежутки времени тюки и их содержимое проветривались. В секциях с оружием находились пулеметы и автоматы, которые тоже регулярно смазывались и проверялись.

Резервисты выстроились в линию. У каждого вещмешок, обмундирование и оружие. Большинство прибыло в собственных танкистских ботинках. Люди расписывались за все, что получали у снабженцев, а затем строились повзводно. Принимая танк, после проверки наличия всего указанного в специальном формуляре оборудования и устройств, каждый командир ставил в конце документа подпись. Затем экипажи проводили обычную проверку, а механики-водители запускали моторы. Рев и выхлопные газы мощных двигателей заполняли ангар. Танковая рота начинала свою жизнь.