Приближался момент посадки…
Рев мотора сразу оборвался. Слепнев, снижаясь, пошел в лагуне Амгуэмы. Здесь он развернулся и пошел обратно уже на посадку… Земля все ближе… Большие снежные надувы скользят мимо нас и справа и слева…. Пренебрегая направлением ветра, мы следим только за тем, чтобы сесть вдоль застругов… В голове вихрем проносятся мысли. Это по слова, произнесенные в уме, а целые фразы, которые мгновенно встают перед глазами: «Сейчас земля… Сейчас лыжи коснутся заструга… Будет ли «капот» или только снесет шасси?.. Крепок ли ремень?.. В случае чего надо сейчас же закрыть контакт, чтобы не вспыхнул мотор… Вот и земля… Сейчас… Сейчас…»
Сильный толчок. Самолет бросает из стороны в сторону. Концы крыльев взлетают то вверх, то вниз. Того и гляди, они зацепят за заструг. Наш самолет, как раненая птица, беспомощно прыгает по неровностям покрова, но пробег все тише и тише… Последний раз наклонив левое крыло почти к самой, земле, самолет встал… Неужели благополучно?
Мы вылезли из кабины, невольно ощупывая свое тело. Да, это так, мы целы и невредимы, машина также в полном порядке. Как иногда приятно чувствовать под ногами землю!
Кругом, словно море или снежная Сахара, раскинулась безжизненная равнина. Было пустынно и тихо. В ушах еще стоял гул мотора, еще более подчеркивая великое безмолвие пустыни. Словно боясь нарушить тишину, мы не произнеся ни слова, молча побрели к разбитому самолету. Вот и его останки. Это то, что когда-то было «Гамильтон 10002». Вот его сплющенная пассажирская кабина… Здесь должны были помещаться пилотские кресла, но их нет… Все место, где они должны быть, искорежено и сплющено… Хвост с полным оперением лежит оторванный впереди самолета… А вон и мотор, его выкинуло метров за тридцать от машины… Он исковеркан и разбит, словно вышел из-под гигантской наковальни… Я подошел к нему, потрогал руками… Да, это, видно, был удар! В нем нет ни одной целой части…
Метрах в полуторастах к востоку мы набрели на оторванное колесо…
Очевидно попавший в пургу самолет шел очень низко над землей и с полно работающим мотором воткнулся в заструг. Сначала оторвало колесо… Потом удар в землю…
Мы некоторое время молча бродили вокруг места аварии. Наши глаза невольно останавливались то на том, то на этом, стараясь возможно правдоподобнее нарисовать картину катастрофы. Ведь теперь никто и никогда не сможет рассказать самого последнего момента гибели «Гамильтона». А те, кто был на самолете до последнего мгновенья, лежат где-то близко от нас, может быть, здесь, рядом…
Грустные, в подавленном настроении вернулись мы в своему самолету.
Уже смеркалось. Поднявшийся ветер еще более понизил температуру. Мы влезли в пассажирскую кабину и для ее отепления зажгли две паяльные лампы. Стало немного теплей, но едва мы их погасили, как температура вновь упала до прежней. Меховые спальные мешки нас тоже не спасали от холода. Скорчившись в тесной кабине, мы долго не могли сомкнуть глаз. Еще более усилившийся ветер хлопал брезентом по фюзеляжу, грозя, того и гляди, его сорвать. С каждым порывом я как-то ежился. Мне все казалось, что вокруг нашей машины кто-то ходит…
ПЕРВЫЕ РАСКОПКИ
Через день, около десяти часов утра, прибыли на четырех нартах люди со «Ставрополя».
Тщательно осмотренное место гибели «Гамильтона», в особенности его оторванные части, раскиданные на большом расстоянии друг от друга, заставили нас отказаться от мысли производить местные розыски только по тем или иным признакам. Как было уже ранее решено, раскопки должны были производиться планомерно, длинной траншеей от правого крыла разбитого самолета. Слепнев, как начальник розыскной партии, отметил флажками ту линию, по которой должны были производиться раскопки, и, встав на нее с небольшими интервалами друг от друга, мы по сигналу принялись за работу.
Толщина снега, в зависимости от надувов и заструг, доходила до двух с половиной метров. Для того чтобы прокопать такую толщину, приходилось траншею рыть в три приема, ступеньками.
Снег твердый, как мел. Местами, где наши лопаты ударялись, как о камень, мы брали двуручную пилу и, отпилив глыбу снега, поднимали ее наверх.
Вея поверхность тундры в неровностях, кочках. Иногда попадались большие камни, от прикосновения к которым как-то невольно екало сердце…
С каждым метром, что мы продвигались вперед, мы все более и более ждали, что лопата вот-вот наткнется на то, что мы все как-то боялись найти…
По всей шеренге работающих, то здесь, то там раздавались невольные возгласы. Почти каждый из нас находил какую-нибудь часть от разбитого самолета. Мы работали не разгибая спины. Не хотелось даже делать перерыва, потому что всем казалось, что осталось немного и что еще какой-нибудь метр и мы наткнемся…
В этот день мы прошли более сорока метров во всю длину траншеи. При раскопках нашли: разбитые стекла, рамки пилотской кабины, крыловой отличительный фонарь, тягу к элерону и окончательно откопали фюзеляжи с хвостовым оперением. Это было все…
Измученный бесплодной работой, мы в молчании съели ужин из консервов, приготовленный матросом с «Нанука», и стали готовиться к ночевке. Часть работающих ушла к охотнику Брюханову, хижина которого отстояла от нас в шести, милях, а несколько человек «наиболее отчаянных» осталось с нами.
Мороз как будто бы еще более усилился. Оставаться на открытом воздухе было немыслимо. Мы стали спешно готовить свою зимнюю квартиру. Крыло нашего юнкерса ми использовали как котелок; по бокам его натянули парусину и завалили снежными кирпичами. Внутри было несколько тише от ветра, но холод стоял невероятный. Почти до последнего момента, как мы легли спать, у нас гудели, паяльные лампы, безуспешно стараясь нагнать приличную температуру, но, |кажется, единственным их достижением был дождик с потолка, который обильно поливал нас и наши вещи.
Завернувшись с головой в меховые кукули, мы старались согреться собственным дыханием. Справа и слева от меня раздавались звуки, похожие на мощное дыхание путиловских паровозов. Это было последнее, что дошло до моего сознания. Я погрузился в глубокий, мертвый сон.
ЖИЗНЬ В СНЕГАХ
Несколько дней прошло в бесплодных поисках погибших американцев.
Каждое утро, на рассвете, приходили ночующие у Брюханова наши товарищи, и мы сейчас же с каким-то ожесточением принимались за работу. Площадь разрытого снега увеличивалась с каждым часом. Метр за метром мы подвигались к вехам, которыми отметил Слепнев место раскопок. Толщина снега еще более увеличивалось. Местами надувы доходили до четырех метров. Ветер и мороз мешали работать. у большинства людей уже были серьезные обмораживания лица и рук.
В течение этих дней мы наткнулись на металлический винт, лопасти которого от удара были изогнуты, как тупые рога, на части штурвала, вентилятор с пассажирской кабины, кусок лонжерона, осколки поршня, верхний крыловой подкос и масляный бак со следами крови…
С каждой находкой мы с еще большим ожесточением принимались пилить, рубить и копать, но тех, кого мы искали, все — еще не находили. Несколько человек из экипажа, не выдержав тяжелой и бесплодной работы, вернулись на «Ставрополь». Нас стало меньше, но своих темпов мы не сдавали.
Из хижины, сделанной под крылом самолета, нам пришлось скоро выбраться. Первое, что нас
