замечаю. Наконец поднимаю глаза немного выше и в изумлении начинаю тереть свои очки. Нам навстречу, увеличиваясь, с каждой секундой, идет самолет!

Вот он уже совсем рядом. Это небольшой почтовый биплан. Я ясно вижу на его красном фюзеляже опознавательный знак Соединенных штатов…

Согласно этикета, как обнюхивающие друг друга собаки, мы сделали по приветственному кругу и сейчас же разошлись: мы дальше на север, американец — на восток.

Мы еще ближе к «Ставрополю». По времени мы должны вот-вот его увидеть. Клочья тумана, повисшие то тут, то там, суживают горизонт и поле видимости. Я протираю запотевшие очки и выглядываю за козырек. Резкий ветер давит на стекла и жмет голову назад. В туманной дали ничего не видно.

Но вот вдалеке, где узенькая полоска чуть приметного берега изгибается в виде буквы «С», я вижу маленькую темную скорлупку с торчащими вверх двумя спичками-мачтами: «Это «Ставрополь»… Нет, не похоже, это вероятно «Нанук»… Да, конечно, вот около него и американские самолеты… А где же наш?… Ах, вот гораздо правее темный корпус — это «Ставрополь»…

«Нанук» стоит почти у самого берега. Левее, на краю снежного поля, вероятно аэродрома, стоят четыре американских самолета… Да здесь видно не такое уже безлюдье…

Довольно большая группа людей, стоящих внизу, махает нам шапками и руками. Мы делаем круг над «Нануком» и аэродромом. К нашей посадке уже все приготовлено, но мы разворачиваемся и идем к «Ставрополю». Круг почти над самой палубой…

Теперь можно садиться.

Слепнев закрывает газ. Мы идем на посадку. Земля все ближе, ближе… Вот она уже совсем рядом, почти касается лыж. Я чувствую, как под моими руками штурвал второго управления плавно подается на меня. Маврикий «сажает».

Машина уже скользит по снежному покрову… Трррах… Самолет круто поворачивается, и крыло валится на правый бок…

Вот так номер! Да на виду еще у всех! У американцев!..

Почти на ходу я выскакиваю из кабины. Да, так и есть правый подвое шасси пополам, а вон и кочка, на которую нашла лыжа…

К нам навстречу бегут встревоженные люди… Но мы на них не смотрим. Еще первый, из них не успел добежать до нас, как мы из кабины уже вытащили запасную стойку и бортовую сумку с инструментами.

Среди добежавших и окруживших нас людей я как-то невольно сразу отметил команду «Ставрополя». Вместо приветствия я кричу:

— Держи правое крыло! Лишние — от машины!

Повторять не пришлось. Подхваченный десятками рук самолет выпрямляется и замирает. Я схватываю нужные инструменты и наклоняюсь над шасси. Последнее, что я успеваю заметить из окружающего, — это одетого в меха человека с липом нерусского типа, щелкнувшего почти в упор аппаратом.

Этот коротенький звук мне сразу портит настроение. Я совсем не хочу, чтобы в иностранной прессе была эта фотография с подписью:

«Советские летчики прилетели»…

Кому-то я сую держать ввинченные болты, у кого-то из рук выхватываю нужные инструменты, кого-то локтем толкаю в бок…

Через пятнадцать минут я затягиваю последний болт и, разгибая спину, кричу:

— Спасибо, ребята… Опускай…

Крыло плавно опускается. Шасси стоит как ни в чем но бывало.

Влезая на свое место, в кабинку, я почему-то сразу стал искать глазами в толпе американца- фотографа и, когда нашел, невольно самодовольно улыбнулся.

Вода в радиаторе еще не остыла. Мотор взял сразу. Наш самолет дрогнул и пополз к уже стоявшему около американских нашему второму юнкерсу.

Только тогда, когда подрулили к машине Галышева, мы вылезли из своих пилотских кресел и, снимая рукавицы, направились к встречавшим нас людям. Мы сразу словно утонули в толпе. Начались поздравления, приветствия, представления…

Капитан «Ставрополя» — Миловзоров…

Владелец «Нанук» — Свенсон…

Мисс Мэри Свенсон…

Целый десяток имен и фамилий русских и американских и просто дружеских кличек, от которых сразу теряешься… И наконец подходит тот человек в меховой одежде, с лицом нерусского типа… — Пилот Рид…

Мы сидим в большой кают-компании «Ставрополя» за празднично убранным столом. Часть команды и пассажиров за столом не поместились, и они толпятся кругом нас, стараясь не упустить ни одного нашего слова. На все расспросы еле успеваем, отвечать. Многие даже забыли, что мы сами только-только вырвались из плена и знаем меньше новостей из мира, чем «Ставрополь», имеющий радио. Обоюдные рассказы, как зимовали, как здоровье, как настроение…

Капитан Миловзоров выглядит очень плохо. Его лицо сильно осунулось, и голос еще недостаточно окреп после болезни. Он только что перенес гнойный плеврит с воспалением легкого и только первый раз вышел на воздух встречать наши машины.

Есть еще двое из команды, тяжело больных, но здоровье остальных, кажется, не внушает опасений. Я смотрю сначала на лица команды, потом на пассажиров и не вижу ни на одном из них признаков болезни или недоедания. Наоборот, все выглядят крепко и даже несколько располневшими.

Общее возбуждение еще не улеглось, и разговор перескакивает с одного на другое. Отдельные вопросы и фразы сыплются на нас со всех сторон, как из мешка горох. Один из матросов, протискавшись вперед и улучив минуту, говорит словно с укором:

— А мы давно уже вас поджидали… После вашей телеграммы дня три как воду кипятили… Все порожние бочки пустили в ход, боялись, что нехватит… Вам сколько надо-то?

Я мысленно прикидываю в уме.

— Ведер пять-шесть на обе машины…

Кругом начинают переглядываться и наконец дико хохотать. Оказывается, что команда переусердствовала и круглые сутки на кострах кипятила воду в количестве недельного потребления каких- нибудь центральных бань.

Разговор переходит на пропавших американцев. В суматохе встречи нам еще ничего не успели сообщить о них. Лицо Миловзорова сразу становится серьезным.

— Самолет Эйельсона накануне вашего прилета найден разбитым в пятидесяти милях от Северного мыса. Американские пилоты Кроссон и Гильом случайно обнаружили его только по тени на снегу от торчащего крыла… Кругом нет никаких следов летчиков… Возможно, что они ушли к ближайшему селению, а возможно…

Капитан делает выразительную паузу.

Наши мысли целиком поглощаются сообщением. Мыначинаем горячо обсуждать находку, стараясь убедить друг друга, что самолет может разбиться «в дым», но люди все же могут быть целехоньки и спокойно добраться до первого населенного пункта…

Ведь вы не забывайте, что самолет вел не какой-нибудь ученик, а Бен Эйельсон, первым перелетевший полюс. Если только он жив, можно головой ручаться, что они выберутся из самого тяжелого