К тому времени, как мотор был доставлен на берег, вторая часть команды уже успела перетащить самолеты с аэродрома к базе. Это было сделано для того, чтобы, во-первых, иметь самолеты «под рукой», что было очень важно для ремонта, а во-вторых, потому, что замерзающая бухта представляла лучшую площадку для взлета, чем наше прежнее снеговое поле.

Работа кипела во — всю. Вскоре над самолетом уже высились козлы, на совесть сработанные судовыми плотниками. Главная, черновая работа была сделана. Оставалась только смена самого мотора. Мы рассчитывали эту работу произвести общими силами дня в три-четыре, но почти сейчас же после того, как сгоревший мотор был поднят на блоках, все небо заволокло серой пеленой, и начался снег. Крупные снежные хлопья, медленно опускаясь, покрывали толстым слоем мотор, инструменты и запасные части. Продолжать в таких условиях работу значило рисковать последним двигателем и возможностью на вылет. Пришлось прекратить работу на неопределенное время…

Снег, не прекращаясь, падал в течение всех следующих дней. Наше положение становилось все более и более безвыходным. По нашим подсчетам темнота у мыса Северного наступала дней через пять- шесть. Даже в случае быстрой смены мотора мы все равно должны были бы садиться у «Ставрополя» на незнакомую площадку в темноте.

В течение тех снежных дней мы со Слепневым дважды поднимались на своем самолете и ходили на разведку. И каждый раз, когда мы были в воздухе, видимость была, настолько отвратительна и местность настолько обезображена туманом и не соответствовала карте, что лететь на север при таких условиях было равносильно самоубийству.

Я никогда не видел и не имел понятия, с какой скоростью сокращаются дни за полярным кругом. Буквально на глазах в течение какой-нибудь недели день сократился настолько, что его едва-едва бы хватило, чтобы только покрыть половину пути до Северного мыса. Организовывать промежуточные станции с Агеенко на Калюченской губе при одном самолето было крайне затруднительно. Дело в том, что на промежуточную базу пришлось бы идти не один раз, для того чтобы забросить туда все необходимые части продовольствия, и тем самым вновь терять драгоценное время.

Та стена, которую воздвигла Арктика между нами и «Ставрополем», стояла твердо и несокрушимо. Все наши удары и яростные атаки кончались ничем. При создавшемся положении попасть на «Ставрополь» у нас был один шанс из тысячи, но мы не могли в этом случае руководиться только холодным расчетом. И мы рискнули…

Мы решили наперекор стихи добраться ло «Ставрополя» только на одной своей машине.

Попытка конечно была дерзкая. Даже в случае благополучного прибытия на Северный мыс мы почти наверное должны были остаться там зимовать, так как по вычислениям уже через два дня там наступала сплошная ночь. При таких условиях наш самолет не мог принести большой пользы ставропольцам, но для нас это было уже делом принципа, и кроме того, не говоря о моральной поддержке отрезанных от мира людей, мы могли доставить им почту и медикаменты.

Перед полетом самолет был особенно тщательно осмотрен и выверен. Мотор работал как часы. Единственное, что могло помешать нашему полету, — это погода, но погода в это утро была, также благоприятная: на небе не было ни облачка, и видимость была отличная.

Мы простились со своими товарищами, как с друзьями, с которыми приходится надолго расставаться. После крепких рукопожатий мы влезли на свои места и пристегнулись ремнями. Капитан Дубицкий махнул рукой.

Развернувшись против ветра, наш самолет помчался по снежному полю. Снежный, покров все быстрее и быстрее мелькал перед глазами, сливаясь в сплошную белую скатерть. Толчки от снежных застругов становились все легче и легче и наконец вовсе прекратились. Мы поднялись в воздух.

Прямо перед нами расстилался наш аэродром, на нем два чукотские яранги и дальше высокие снеговые хребты. Через пять-десять секунд мы должны были сделать вираж и набирая высоту дать круг над бухтой, но…

Внезапно и совершенно неожиданно мотор сдал. Одного взгляда на распределительную доску было достаточно, чтобы определить отсутствие давления в бензинопроводе. Схватив рукоятку ручной помпы, я стал бешено качать ее взад и вперед, но уже через две-три секунды мотор сдал окончательно.

Мы пошли на снижение…

Есть твердые правила, которые должен всегда помнить летчик: «в случае остановки мотора при взлете садиться только по прямой».

Наша высота была слишком ничтожна, мы не могли сделать никакого разворота, а перед нами была яранга и за ней город…

В результате чисто акробатической ловкости Слепнева мы только случайно не разбили своей машины, но зато прочно и основательно сели на китовую челюсть, врытую чукчами как раз перед своей ярангой, которая, попав между лыжами, насквозь проткнула фюзеляж нашего самолета. Наш последний шанс был бит.

К вечеру погода испортилась. Бухта покрылась густым, почти непроницаемым туманом. Шел мелкий, порошащим снег, покрывая тонким слоем наши и собачьи следы. Наминалась пурга.

Вечером, когда мы со Слепневым вышли наружу, нас чуть не повалил титанический ураганный ветер. Такого норда мы со дня прибытия в бухту еще не видели. Тучи снега, подхватываемые вихрем кружились, залепляли лицо и затрудняли дыхание. В десяти шагах от базы мы уже не видели ее огней. Мы сразу стали одинокими среди непроглядного мрака и бушевавшей стихии. Пробираясь ползком обратно, мы нашли дверь только тогда, когда я головой стукнулся о притолоку.

Снимая покрытую снегом кухлянку, я наконец решил высказать то, что меня мучило уже несколько часов, но оказалось, что в эту минуту мы со Слепневым думали одно и то же.

Едва я открыл рот, как он сказал:

— Если бы сегодня мы вышли к «Ставрополю», это был бы наш последний рейс.

Один из полярных исследователей сказа: «На Севере главное — это терпение». Да, но какой ценой иногда оно дается!

Взвесив все возможности и последствия, мы решили переждать полярную ночь в бухте Провидения. По полученному со «Ставрополя» радио перемен на судне никаких не произошло, и лишние тридцать-сорок дней, которые мы должны были провести г. бухте до наступления света, не могли быть губительными для пассажиров. Наше намерение зимовать в бухте Провидения также подтвердила радиограмма Арктической комиссии. По ее распоряжению «Литке» срочно отзывался во Владивосток, а мы — летное звено — должны были остаться.

Наш дом спешно готовили к зимовке. Чинился пол, стены обивались войлоком. Вставлялись двойные рамы и перекладывались наново печи. В комнатах происходил еще больший беспорядок, чем раньше, но зато температура достигла почти нормальной цифры.

В течение нескольких дней нарты за нартами свозили к нам с ледореза зимовочные запасы продовольствия, оружия, меховые одежды и всевозможное оборудование. Большая часть наших запасов укладывалась в помещении бывшей фактории, т. е. попросту громадном сарае, находящемся неподалеку от дома; часть же из наиболее необходимых оставлялась у нас на базе и в сенях.

«Литке» уходит завтра. На зимовку остается нас шестеро: Слепнев, Галышев, Эренпрейс, я, радист Кириленко и каюр Дьячков.

Мы с грустью смотрели, как свозят на берег последние вещи, с каждой нартой сокращая пребывание «Литке» в бухте. Он должен был спешить с возвращением. Лишний день задержки мог обойтись ему слишком дорого. Мы отлично понимали это, но в душе какое-то неприятное, грустное чувство.