тратить время на то, чтобы открыть дверь.
— Они и в самом деле так меня называют? — задумчиво произнесла матушка.
— Э-э. Да. — Нянюшка ущипнула себя за ногу, чтобы не ухмыляться особо широко. — Само собой, это у них признак уважения.
— О.
— Э…
— Ты же знаешь, я всегда старалась ладить с троллями.
— Ну да.
— А гномы? — продолжала расспрашивать матушка, очень смахивая на человека, который вдруг обнаружил фурункул и не может удержаться, чтобы не поковырять его. — Они меня тоже как-то называют?
— Пошли, посмотрим, на месте ли господин Козлингер, — бодро предложила нянюшка.
—
— Э-э… ну… По-моему, они тебя кличут К'ез'рек д'б'дуз.
— И что это значит?
— Э-э… Эту Гору Лучше Обходить Стороной, — ответила нянюшка.
— О.
Весь путь вверх по лестнице матушка была не характерно молчалива.
Нянюшка не стала утруждать себя стуком к дверь. Повернув ручку, она тоненьким голосом окликнула:
— Эге-ге-ей, господин Козлингер! Это опять мы, как вы и думали. О, будь я на твоем месте, я бы не стала пытаться вот так выходить через окно — ты ведь на третьем этаже, а с таким мешком денег лазить по карнизам очень неудобно.
Бочком перемещаясь вдоль плинтуса, Козлингер шмыгнул обратно за свой огромный стол, очевидно надеясь, что эта ненадежная преграда хоть чуть-чуть защитит его от ведьм.
— А разве на лестнице нет тролля? — спросил он.
— Он решил порвать с издательской карьерой, — объяснила нянюшка. Усевшись, она улыбнулась ему во весь рот. — Ты ведь уже приготовил для нас деньги?
До Козлингера дошло, что он попался. Гримасы на его лице сменяли одна другую, пока он перебирал различные варианты ответа. А затем он улыбнулся — так же широко, как и нянюшка, — и плюхнулся в кресло прямо напротив нее.
— Само собой, период у издательства сейчас нелегкий, — начал Козлингер. — Можно сказать, худшего периода мне и не припомнить, — добавил он, привнеся в голос изрядную толику честной горечи.
И перевел взгляд на лицо матушки. После этого улыбка осталась на месте, но остальная часть лица господина Козлингера съехала набок.
— Понимаете ли, люди вдруг — раз! И перестали покупать книги, — поспешно продолжил он. — А одна стоимость граверных работ — это что-то зверское.
— Все мои знакомые покупают твои «Ещегодники», — возразила матушка. — По-моему, твой «Ещегодник» в Лайкре покупают все. Во всех Овцепиках покупают «Ещегодник», даже гномы. А ведь это ни много ни мало, как полдоллара. А книга Гиты тоже пользуется популярностью.
— Да, само собой, я очень рад, что она пользуется такой популярностью, но ведь еще остаются вопросы продаж, надо платить продавцам в разнос, не говоря уже о вопросах амортизации…
— Если обращаться с «Ещегодником» экономно, он всю зиму может прослужить, — возразила матушка. — При условии, что никто не болеет, а бумага мягкая и тонкая.
— А мой Ясончик покупает аж по
— Да, но видите ли, проблема в том… Я ведь не обязан ничего платить. — Последнюю реплику нянюшки Козлингер попытался проигнорировать. К этому моменту его улыбка заняла практически все лицо. — Ты, госпожа, заплатила мне, чтобы я напечатал твою книгу, и эти деньги я честно вернул. По правде говоря, мне даже кажется, что наша бухгалтерия допустила небольшую ошибку в твою пользу, однако я не стану…
Его голос ослаб и затих.
Матушка Ветровоск разворачивала лист бумаги.
— Здесь предсказания на будущий год, — начала она.
— Но откуда?..
— Я позаимствовала этот листок в твоем печатном цехе. Если хочешь, могу вернуть…
— Ну и что с этими предсказаниями?
— Они неправильные.
— В каком смысле, неправильные? Это же ведь
— Я очень сомневаюсь, что в мае в Клатче пройдут аджиковые дожди. Обычно их сезон наступает несколько позже.
— Госпожа, а ты вообще знакома с предсказательским бизнесом? — осведомился Козлингер. — Да-да, я тебя спрашиваю. Я-то уже много лет, как печатаю предсказания.
— На год вперед я предсказывать не умею, — признала матушка. — Тут мне с тобой не состязаться. Но, как правило, очень точно угадываю. что произойдет через тридцать секунд.
— В самом деле? И что же произойдет через тридцать секунд?
Матушка сказала. Козлингер затрясся от хохота.
— О, это предсказание что надо, госпожа, ты такие перлы записывай, мы их потом издадим! — покачивая головой, воскликнул он. — Клянусь печатным станком, это настоящая жемчужина. Судя по всему, ты по мелочам не размениваешься. Это куда лучше спонтанного самовозгорания архиепископа Щеботанского! Такого еще ни разу не было! Итак, через тридцать секунд, говоришь?
— Нет.
— Нет?
— Теперь уже через двадцать две секунды, — уточнила матушка.
Этим утром господин Бадья явился в Оперу пораньше — посмотреть, не умер ли еще кто.
Он успел добраться до кабинета, и по дороге из теней на него не вывалилось ни единого трупа.
Честно говоря, к тому, что сейчас происходило, он был совершенно не готов. Господин Бадья
Кто-то постучался.
Господин Бадья приоткрыл дверь на четверть дюйма.
— Кто умер? — спросил он.
— Никто господин Бадья! Я принес почту!
— А, это ты, Уолтер. Спасибо, спасибо. Он принял пачку писем и захлопнул дверь.
Счета. Опять счета. Оперой не надо управлять, говорили ему, там все катится само по себе. Ага, только катиться надо на чем-то. К примеру, на деньгах. Он порылся в пись…
В руке у него был конверт с гербом Оперы.
Господин Бадья смотрел на конверт, как люди смотрят на очень злого пса на очень тонком поводке.
Конверт ничего не делал и выглядел как нельзя более запечатанным.
Наконец Бадья решился выпотрошить его посредством ножа, после чего швырнул на стол, как будто опасаясь, что бумага вдруг возьмет да укусит.
Выждав некоторое время, он неуверенно протянул руку и развернул сложенное послание. Оно гласило:
