— Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку?
— Да. И в дни премьер ее лучше не занимать.
— Но как он туда пробирается?
— Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но…
— И этот Призрак не платит нам ни цента?
— Ни единого цента.
— Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление!
— Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда.
— Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!
— Есть одно непреложное правило: шоу должно продолжаться.
— Но откуда это глупое правило взялось? Мы же никогда не говорим, к примеру: «Сыр должен продолжаться»! Что такого особенного в этом вашем вечно продолжающемся шоу?
Зальцелла улыбнулся.
— Насколько я понимаю, — сказал он, — сила шоу, душа представления, все вложенные в него усилия, называйте как угодно… но
Бадья воззрился на то, что здесь сходило за финансовые отчеты.
— В бухгалтерии местные работники точно ничего не понимают! Кто ведет бухгалтерские книги?
— Мы все.
—
— Ну да. Деньги попадают в кассу, потом их оттуда забирают…— туманно произнес Зальцелла. — А разве это важно?
У Бадьи отвисла челюсть.
—
— Опера ведь, — мягко продолжал Зальцелла, — совсем не приносит прибыли. И никогда ее не приносила.
— О чем ты говоришь?
Зальцелла улыбнулся, но в его улыбке совсем не было юмора.
— Там, на сцене, прямо в этот самый момент, наверняка найдутся люди, которые скажут, что лучше бы вам и дальше заниматься производством сыров. — Он вздохнул и перегнулся через стол. — Видите ли, — продолжал он, — сыр
— Но… что же тогда вы с нее имеете?
— Мы имеем оперу. Все очень просто: вы вкладываете деньги — и получается опера, — несколько утомленно произнёс Зальцелла.
— А дохода нет
— Доход… доход, — пробормотал главный режиссер, потирая лоб. — Пожалуй что нет, за всю свою жизнь я ни разу не сталкивался с этим явлением.
— Так как же тогда выживать?
— Ну, мы как-то балансируем. Бадья обхватил голову руками.
— Ну надо же, — пробормотал он, наполовину обращаясь к самому себе, — а я ведь с самого начала знал, что это заведение большой прибыли не приносит. Но упорно считал, что во всем виновато неправильное управление. У нас такая аудитория! Мы весьма прилично просим за билеты! Теперь же мне сообщают, что по зданию бегает Призрак и убивает людей, а кроме того, прибыли нет и не будет!
Зальцелла просиял.
— О, это и есть настоящая опера, — сказал он просветленно.
Грибо горделиво прогуливался по крыше постоялого двора.
В большинстве случаев кошки нервничают, когда их увозят с привычной территории. Именно поэтому в руководствах по уходу за кошками советуют при переезде смазывать кошачьи лапы маслом: предполагается, что, если животное периодически, поскользнувшись, врезается в стену, это несколько отвлекает его от размышлений на тему, в какую именно стену оно опять врезалось — в свою или чужую.
Но Грибо путешествовал без проблем, поскольку считал само собой разумеющимся, что весь мир — его большая уборная.
Тяжело приземлившись на крышу сарая, он мягко двинулся к небольшому открытому окошку.
Грибо обладал еще одним свойством, а именно: он своеобразно и чисто по-кошачьи подходил к вопросу собственности. Его кредо можно было выразить следующим образом: на съедобные вещи право личной собственности не распространяется — еда принадлежит тому, кто первым наложит на нее свою лапу.
Окно источало самые разнообразные ароматы, включающие в себя запах пирогов с мясом и сливок. Протиснувшись сквозь окошко, Грибо приземлился на полку кладовки.
Разумеется, иногда он попадался. То есть его
Это
Грибо был уже на полпути к миске, когда дверь отворилась.
Уши Грибо прижались к черепу. Здоровый глаз принялся отчаянно искать пути к отступлению. Но окно находилось слишком высоко, а существо, открывшее дверь, было в длинном платье, которое перекрывало путь старому доброму «нырнуть между ног» и… и…и…
И тут когти его впились в половицы.
В морфическом поле Грибо что-то щелкнуло. Налицо была проблема, с которой в личине кота справиться было невозможно. Что ж, тогда изменим подход…
С грохотом посыпалось столовое серебро. Под напором поднимающейся все выше головы полки по очереди ломались. Затем лопнул мешок с мукой, рассыпая белую пыль и уступая место стремительно расширяющимся плечам.
Повариха в ужасе взирала на происходящее. Затем опустила глаза. Потом опять посмотрела вверх. После чего, как будто ее взгляд тащили лебедкой, снова вниз.
А потом она завопила.
И Грибо завопил.
Быстро схватив тазик, он прикрыл ту часть тела, которую в бытность свою котом потребности прикрывать никогда не испытывал.
И завопил опять — на этот раз потому, что облил себе все ноги теплой свиной подливкой.
Лихорадочно шаря пальцами, он нащупал большую медную форму для желе и, прижав ее к паховой области, рванул напролом. Прочь из кладовки, через кухню, через столовую, — и в ночь, на свободу.
Шпион, который как раз ужинал в компании с путешествующим торговцем, положил нож на стол.
— М-да, такое не часто увидишь, — заметил он. Что? — Торговец уже давно разучился удивляться.
….. — Подобную медную форму для желе. В наше время она стоит приличных денег. У моей тетушки такая была.
Бившейся в истерике поварихе дали выпить хорошую порцию бренди. Несколько работников отправились во мрак искать причину суматохи, но нашли лишь форму для желе, которая одиноко валялась посреди двора.
Дома матушка Ветровоск спала с открытыми окнами и незапертой дверью. Она знала, что беспокоиться не о чем: разнообразные существа, населяющие Овцепикские горы, скорее съедят собственные уши, чем посмеют ворваться к ней. Однако в опасно цивилизованных землях она придерживалась иной политики.
— Эсме, мне и вправду не кажется, что так уж необходимо припирать дверь кроватью, — произнесла
