я догадываюсь, что лесорубы-то на тех первыми напали…

— Зачем?

— А затем, что гудит все — война! Вот они со страху или от удали дурной на лесовиков наскочили, а те — в ответ. Спасибо, стрелы не отравленные!

— И что теперь?

Князь мотнул головой. Взял со стола колокольчик и встряхнул, как склянку с лекарством. Не успел стихнуть звон — вошел Глаза-и-Уши, унылый и постаревший.

— На площади шумят, — прошелестел советник, мельком глянув на Стократа. — Только что Сходню привезли. Так вздумалось им, что купца нашего тоже лесовики…

— Дурачье, — пробормотал князь.

— Стража готова, — советник прикрыл глаза полупрозрачными белесыми веками. — Если послать за подмогой в Правую и Левую Руки, после полудня можно и ломануть на них… Что их стрелы? Против стрел щиты есть. А вот против огня у них мало защиты… — Он открыл глаза и поглядел на князя прямо, будто издеваясь: — Так они говорят, стражники, орлы наши. Дурачье, да с мечами, а где умных возьмешь?

— А что лесовики?

— Затаились. На заставе оцепление… Что делать, светлейший?

— Иди к нашим, — отрывисто велел князь. — Иди, они сейчас с площади сюда припрутся, еще мертвого Сходню с собой притянут. Иди, скажи им… Придумай что. Но чтобы сегодня они сидели по домам, и завтра тоже, а с утра посмотрим…

Глаза-и-Уши скептически покачал головой:

— До утра у нас срок, светлейший, чтобы думать. И то… если лесовики раньше не проснутся.

И вышел в потайную дверь.

— Но это еще не все, — сказал князь, проводив его глазами.

Стократ подобрался.

— Ночью второе послание выложили. Развели огонь… Дозорные не брали до самого рассвета — стрел боялись. Потом все-таки загородились щитами и взяли. Принесли мне… А что в этом послании, кто мне скажет? Может быть, ты?!

— Я все равно не буду, — Плюшка глядел на князя снизу вверх, губы его тряслись, но глаза смотрели твердо. — Я никогда не буду, я не учился, я ничего не умею. У меня нос сопливый. Я ничего не знаю. Я не буду, и рта не раскрою, и все равно ничего не пойму!

На столе у князя стоял простой глиняный кувшин — Шмель видел такие тысячу раз. Это была обыкновенная посуда лесовиков, в ней они передавали все свои послания.

— А вот поймешь, — ласково сказал князь. — Я сейчас нагайку достану, и все ты поймешь, сопляк.

— Хоть режьте! — Плюшка возвысил голос. — А-а-а!

Из-за окон ему ответил гул толпы: люди явились к князю, требуя защиты. Требуя решения. Требуя немедленных действий.

Князь перевел взгляд на Шмеля. Тот глубоко вдохнул — и так и остался стоять, не сводя глаз с кувшина.

— Пробуй ты, — уронил князь. — Учился?

«Меня ведь сочли недостойным», — угрюмо подумал Шмель и сам себе поразился: откуда такие мысли на пороге, скорее всего, ужасной гибели?

— Минуту, — сказал Стократ.

Он взял кувшин за горло, как дохлого гуся. Осторожно покачал в воздухе. Вынул тряпичную затычку.

Осторожно поднес горлышко к носу. Поводил туда-сюда ладонью, подгоняя запах. Поднял брови:

— Ничего не чувствую. Как вода.

Шмель шагнул к столу. Взял стакан и опять удивился, на этот раз своему спокойствию. Все внутри онемело — не то от страха, не то от изумления: теперь я мастер, единственный языковед в Макухе. А значит, в мире. Никто ведь не знает, есть ли где еще на свете языковеды…

Вытянув руки, он очень осторожно перелил из кувшина несколько капель на самое дно стакана. Жидкость была изумрудной.

В комнате было тихо, как в облаке. Снаружи что-то говорил Глаза-и-Уши и ревела толпа, заглушая его надтреснутый голос.

Шмель поднес стакан к губам и подумал, что такой точно была последняя минута учителя. Как-то скомканно, неправильно… Даже не поговорили толком с матерью, отцом, братьями…

— Дай, — тихо сказал Стократ.

Он взял стакан из холодной ладони Шмеля. Прищурился, запрокинул голову, тронул губами изумрудную жидкость — Шмель даже выдохнуть не успел. Вспомнилось Плюшкино: «Ни слова не вымолвил! Черный как головешка! Зубы оскалил!».

Стократ облизнул губы. Склонил голову набок, прислушиваясь к своим ощущениям:

— Ну и дрянь… И как из этого можно что-то понять?

Он попробовал еще, поморщился и неожиданно подмигнул; Шмель понял, что все еще стоит, подняв руку, и форма скрюченных пальцев повторяет форму стакана.

— По крайней мере, — пробормотал внимательно наблюдавший князь, — это хоть не убивает мгновенно…

Тихонько заскулил Плюшка, о котором все забыли. А Шмель дрожащей рукой снова принял стакан, тронул губами изумрудную поверхность и, зажмурившись, набрал полный рот.

Яд!

Яд, говорилось в послании, Шмель помнил этот вкус, хоть мастер давал его пробовать только однажды. Яд и будущее время; яд и вода. Много воды. Угроза. Обещание смерти.

Шмель сплюнул жидкость в деревянную чашку, разлетелись брызги, князь брезгливо отстранился. Шмель прижал к мокрым губам край чистого рукава рубашки.

— Они говорят, что отравят источники. Они говорят, что отравят все источники и колодцы.

Даже Плюшка перестал скулить. Несколько мгновений в комнате слышались только раздраженный ропот толпы да невнятная речь советника на крыльце.

— И все? — отрывисто спросит Стократ. — Какие-нибудь условия? Объяснения?

Губы горели. Шмель без разрешения взял чашу с водой, прополоскал рот. Сделал несколько глотков. Снова налил себе жидкости из кувшина.

Яд, яд… Текущая вода. Обещание смерти — война… Условия? Объяснения? Он ведь не мастер. Он не может понять все, что тут намешано — только самое явное, основное: угроза, война.

«Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время…» Соленый… здесь есть оттенок соли, который явно что-то значит, но Шмель не может его прочитать. Мастер — тот смог бы.

Он сплюнул жидкость. Язык одеревенел. Может, яд в питье все-таки есть и теперь только начал действовать?

— Я не понял, — ему все труднее становилось говорить, — не понял до конца. Это какая-то, ну, форма объявления войны… Мне надо в кабинет мастера. Посмотреть книги, записи, образцы…

Он покачнулся. Стократ подхватил его под локоть.

— Отравился? — быстро спросил князь.

— Голоден, — Стократ заглянул Шмелю в глаза. — Устал. Вели, пусть ему сварят сладкой каши побольше, и…

— Не сладкой, — пробормотал Шмель. — Пресной… для языка.

В этом кабинете, где стены до потолка были уставлены склянками, где даже после смерти хозяина пузырились цветные жидкости в перегонных устройствах, где гирляндами свисали с потолка заваренные в смолу образцы, — в этом кабинете и за этим столом мальчишка оказался куда больше похож на колдуна, чем любой из знакомых Стократа.