Трактирщик начал объясняться насчет разбойников, причем выглядел таким растерянным и напуганным, что подозревать в нем сообщника было просто смешно. Тем временем стражников в обеденном зале было уже четверо, и все они, судя по виду, проделали свой путь ночью и в спешке.

— Купец, значит, — сказал, будто выплюнул, старшина дозора. — Доторговался Сходня… Ну да и разбойники, чего там, полегли, это хорошо, трупы вниз снести надо, может, узнают кого… А ты, — он вдруг обернулся к Шмелю, который так и не выпустил тарелки с хлебом, — о тебе есть приказ князя — срочно доставить в Макуху.

— Меня?

— Его?

— Шмеля-а?

— Что случилось? — наконец-то спросил Стократ.

— Что надо, — пробормотал стражник, но, обведя взглядом лица, все-таки не стал молчать: — Пришло сообщение от этих… лесовиков поганых, прислали какое-то свое варево князю. Мастер-языковед его хлебнул — и помер в тот же момент!

Шмель выронил тарелку. Глина раскололась, черные ломти разлеглись веером на полу.

— А потому собирайся, пацан, — стражник был темнее тучи.

— Нет больше в Макухе языковеда, а этот, Плюшка, чтоб ему, от страха совсем в соплях потонул… Лесовики дровосеков обстреляли. Двоих привезли едва живых, истыканных, у третьего стрела ухо сбила. И не понять, что происходит, сучком им в задницу, чего ждать, с-сучком, сучком…

— Я сейчас, — тихо, но внятно сказал Шмель. — Я соберусь. Сейчас.

Он наклонился и очень быстро стал собирать хлеб. Больше в комнате никто не двигался: трактирщик тяжело дышал, жена его стояла, заломив руки, и замерли старшие сыновья.

— А обо мне князь ничего не говорил? — спросил Стократ.

— О тебе? — начальник караула удивился.

— Да зачем ты нам нужен? Идешь в Долину — и иди себе…

— Распоряжения свои засунь себе в ухо, — мягко сказал Стократ. Стражники одновременно шевельнулись, как тронутая ветром трава, но тут же, перехватив его взгляд, замерли.

Поднимаясь, он свирепо растянул губы:

— Хозяин, лошадей нам свежих!

Все глядели на него в этот момент, но только Шмель — без страха.

Второй раз за пару дней Шмелева жизнь круто повернулась. Если не считать того момента, когда она висела на волоске.

Стократ взял его к себе в седло. Первую часть пути, ровную, одолели легко и скоро очутились на месте вчерашнего побоища. За ночь кровь почти слилась с землей, но проклятые мухи, кружась над тропинкой, звенели назойливо и тошнотворно. Шмель судорожно сглотнул. Стократ тронул лошадь, и та перешла на рысь.

Миновали то место, где Шмель встретил торговца. Миновали потайную тропинку. Шмеля покачивало в седле, и покачивался мир вокруг: живописная пропасть справа, отвесная стена, поросшая кустарником, — слева. Потихоньку начали слипаться глаза.

— А теперь, — сказал Стократ вполголоса, — расскажи мне все, что знаешь о лесовиках. Это очень важно.

— Я не так много знаю…

— Просто отвечай. Как они себя называют?

— Они? Люди…

— У них нет специального слова… вкуса, чтобы выделить свое племя из прочих? Древесные, лесные… что-то в этом роде?

— Нет. Они говорят… они вкушают про себя — «люди».

— А мы тогда для них кто? Как они нас называют?

— Чу… чужие, — Шмель запнулся. — Безъязыкие.

— Кто у них правит? Князь, правитель — кто?

— Называется «вождь»… У них есть несколько родов, познатнее и попроще, вождь — такой важный старик… кажется.

На узком и крутом участке дороги Стократ спешился, оставив Шмеля в седле, и зашагал рядом, ведя лошадь под уздцы. Стражники нагнали их и теперь двигались следом, соблюдая почтительное расстояние. За стражниками, отстав, тащились старшие братья Шмеля с печальным грузом — телом Сходни.

— Они, значит, люди, а вокруг безъязыкие чужаки, — задумчиво проговорил Стократ. — Послушай, а как они думают? Если у них нет слов?

— По-моему, точно как мы. Только… языком.

— Вот так?

Стократ высунул язык, уставился на его кончик, скосив глаза. Шмель, как ни был замучен, рассмеялся.

— Так, повеселел, уже лучше… А что у них за оружие, кроме луков?

— Еще метательные ножи… Всякое. Они хорошие охотники… Еще яды.

— Яды — это плохо, — пробормотал Стократ. — Раньше они никогда не пытались отравить послание?

— Что ты!

Стократ замолчал, о чем-то раздумывая. Дорога сделалась ровнее и шире. Стена слева отступила, давая место мелким корявым соснам. В свете проглянувшего солнца открылась Белая дорога почти донизу — витой шнурок желтовато-молочного цвета.

— Ты говоришь, они охотники. Значит, на охоте, чтобы срочно позвать товарища, они несут ему питье?

— Нет! Понимаешь, они ведь не глухие. Они могут перекликаться по-птичьи, например. Повторять звериные звуки. Чтобы сказать: «Привет, это я» или «Посмотри направо», — одного свиста хватит. Но они не называют это «язык» и не считают разговором, достойным человека.

— Хм.

— А «языком» они называют только то, что можно пробовать на язык… Вкушать. Это достойно человека. У них есть целый ритуал для беседы: двое сидят, и перед каждым специальный прибор, чтобы обмениваться вкусами. Потом наставление — когда один готовит вкусы, а многие вкушают. Мастер рассказывал, есть еще песни, поэмы…

Шмель запнулся. Он не скорбел о мастере. Должен был скорбеть, но не чувствовал скорби, а только горечь.

— Поэмы? — осторожно удивился Стократ. — Песни?

Шмель вздохнул:

— Любой смысл на воде, или на вине, или на жире — это просто послание. А вложить смысл в еду — это уже песня. Следующая ступень искусства.

— Тушеное мясо, — мечтательно проговорил Стократ. — С подливой… и травами. Я чувствую этот вкус… Но не слышу песни. Только удовольствие для брюха.

— Вот за это они, в общем-то, презирают людей. — Шмеля на секунду перестало клонить в сон. — Мастер рассказывал: у них в старину бывали длинные пиры… где все одновременно вкушали что-то героическое. И к концу пира знали и чувствовали больше, чем в начале.

— Героическое? — заинтересовался Стократ. — О чем же?

Шмель отвернулся от пропасти, чтобы не закружилась голова.

— О подвигах. О воинах… О том, как кто-то гибнет, а другой в последний момент приходит на выручку и всех спасает.

И замолчал, пораженный несоответствием: он, ни разу в жизни не державший меча, — и высокопарные мечты о доблести.

— Военная доблесть — это хорошо, — Стократ шагал легко, его сапоги, казалось, едва касались крутой, неровной, каменистой дороги. — Теперь внимание: с кем они воевали? Когда? Кто победил?