Надо было вернуться домой и найти работу, что осчастливило бы мормона. В субботу вечером мы с Линдой сходили на старый фильм, который уже однажды смотрели, но на сей раз держались за руки. Перед домом она меня поцеловала, один раз и очень нежно. Это возместило все тяготы в Сан-Диего. Это дало мне знать, что я снова среди своих.
Через центр я ехал, распаленный всякими мыслями. Спать было слишком рано, а пива мне не хотелось. На окраине притулилось захудалое кафе. Я решил перекусить пирогом и кофе.
Пес тут побывал. Но надпись едва читалась, словно стену оттерли. Сверху красовалась еще одна:
Кафе было сонное. У стойки дремали несколько стариков. Четверо молодых механиков за столиком обсуждали нагнетание топлива. Старики зевали и мирились с их болтовней. По стенам висели выцветшие снимки старых гоночных машин. Парни сидели под фотографией «блюберда». Эта машина установила рекорд скорости по проселку — 301,29 мили в час. Я понял, что попал в кафе гонщиков, и, похоже, они собирались тут очень и очень давно.
Официантка была седеющей и степенной. Над стариками она квохтала так же, как над молодыми. Глаза у нее были, как у человека, знающего, что такое дальние горизонты, что такое ветра, и пожары, и тяжкие времена, знание всего, что или ломает людей, или наделяет мудростью. Лет через двадцать такое выражение, наверное, будет у Мэтта Саймонса. Я попытался представить себе, какой будет Линда, когда ей стукнет столько же, сколько официантке, и картинка мне понравилась.
За стойкой висели фотографии гоночных машин, а по обе стороны двери — обычных моделей. Переиначенные для ралли автомобили пятидесятых ревели подле тачек с форсированным мотором. Стену украшали снимки очень и очень серьезного железа. Среди них я увидел «голден хоук». Подойдя поближе, я разглядел в уголке фамилию «Стилл» — почерком Пса. Что тут такого страшного, но…
Когда я вернулся к стойке, меня трясло. Прямо передо мной симпатичный старикан попивал кофе. Костяшки пальцев у него были ободраны тысячами соскользнувших гаечных ключей. Смазка глубоко въелась вокруг глаз: так бывает, если годы и годы кожи не касалось мыло. Сразу видно, он был надежным малым. Глаза у него были ясные, как у ребенка.
— Простите, что беспокою вас, мистер, — сказал я. — Но вам известно что-нибудь про тот «студебекер»? — Я указал на стену.
— Ты меня не беспокоишь, — ответил он. — А когда начнешь, скажу.
Он постучал себя по виску, словно ставя на место шестерню, затем стал перечислять характеристики мотора в «студе».
— Я говорил про его владельца.
Старику, наверное, понравилась моя стрижка, короткая. Ему понравилось, что меня правильно воспитали. Молодежь редко обращает внимание на стариков.
— Ты все еще меня не беспокоишь. — Он повернулся к официантке. — Сью, — позвал он. — Джонни Стилл заезжал?
Она повернулась от противня, который чистила.
— Почти год прошел, может, больше, — она оглядела стариков у стойки. — Я только вчера из-за него дергалась… — Она не закончила фразу. Все молчали. — Он так незаметно приходит и уходит, что за ним не уследишь.
— А я по нему не скучаю, — встрял один из молодых. — Выглядел он, как утка, но голос у него был, как у воробья. И ногти у него слишком чистые, а это кое-что да значит.
— Потому что Джонни тебя обогнал, — сказал второй молодой. — Джонни всегда тебя обставляет.
— Потому что он чокнутый, — сказал первый. — Есть буйные чокнутые и тихие чокнутые. Этот тип лихач.
— Он через многое прошел, — одернула его официантка. — Джонни многое потерял. Он из тех, кто горюет.
Она посмотрела на меня, точно ждала объяснений.
— Я дружу с его братом, — сказал я. Может, Джонни с братом не ладят? Старик поглядел на меня довольно странно.
— А ты старше, чем выглядишь, — пояснил он. — Джесси давно помер.
Мне подумалось, я сейчас грохнусь в обморок. Руки у меня задрожали, ноги так ослабели, что не встать. За окном кафе витрина загорелась красным, а внутри все притихли, выжидая, может, я тоже чокнутый. Я ковырял пирог. Один из молодых, тревожно поерзав, встал и побрел к двери, размышляя, наверное, не пора ли сходить за обрезом. Остальные трое глядели растерянно.
— Не хочу вас обидеть, — сказал я старику, — но Джесси Стилл жив. Живет в предгорьях. Мы вместе гоняем.
— Джесси Стилл свалился на чертовом «хадсоне терраплейне» в реку Саут Плэтт весной пятьдесят второго, может, пятьдесят третьего. — Старик произнес это очень тихо. — Шину проколол, когда был навеселе.
— Вот почему Джонни не пьет, — добавила официантка. — По крайней мере, я считаю, что причина в этом.
— И теперь ты меня беспокоишь.
Старик посмотрел на официантку, вопросов у нее было не меньше, чем у него.
Меня охватили бесконечные безысходность и страх. У местных нет и не было причин выдумывать подобные небылицы.
— Джесси — сорвиголова. — У меня вышел только шепот. Даже голосу не хватало звука. — Джесси имя себе сделал, раскатывая по дорогам.
— Тут ты все понял правильно, — сказал мне старик. — Но заруби себе на носу, сынок: Джесси Стилл мертв, и плевать, веришь ты мне или нет.
Я понимал, что он не лжет, но понять не значит поверить.
— Спасибо, мистер, — прошептал я старику, — и спасибо, мэм, — официантке.
А после дал деру: им будет теперь о чем поговорить.
Жуткий страх катил вместе со мной — из-за последней открытки Джесси. Он писал, что его, возможно, не будет дома, а теперь это могло означать больше, чем просто отлучка. «Крайслер» превзошел самого себя, и мы просто летели. От границы Монтаны до Шелби — восемь часов в ясный день. Можно просвистеть за семь или даже шесть с половиной, если под колеса тебе не бросится олень. Я был напуган, растерян и медленно закипал. Мы с Линдой только-только начали строить надежды на будущее, а я вот-вот убьюсь, переехав дикобраза или нетель. «Крайслер» ярился как пес, идущий по горячему следу. На восьмидесяти педали газа все хотелось уйти вниз, чтобы мотор по-настоящему взвыл.
Ночная трасса даже не сулит опасность, нет, кричит о ней. По обочинам елозят тени. То, что встает перед тобой в свете фар, возможно, реально, а возможно, и нет. Стальные кресты держат в руках- перекладинах букетики темных цветов. Крутые холмы встают гигантскими кораблями, бросившими якорь среди равнин, а пересохшие русла змеятся чернильными дорожками. С наступлением весны по ним потечет вода, но в сентябре поток лишь на шоссе.
Пляшущий призрак объявился на трассе-3 за Команчем, но на сей раз не выделывал коленца. Он стоял на обочине, и никакой туман его к месту не привязывал. Он подал мне старый знак водил — мол, «поднажми». Снова он возник за Колумбией. Губы у него шевелились, словно он погонял меня криком, лицо перекосилось от страха не меньше моего.
Это давало основание надеяться. На моей памяти Джесси никогда не был так напуган, поэтому тут все же ошибка. Может, пляшущий призрак вовсе не призрак Джесси. Я гнал машину и заставлял себя думать о Линде. Когда я думал о ней, то не так дергался, не сходил с ума. Трасса-3 — шоссе так себе, ну да
