Я вышла вперед, и ассистентка припудрила нас обоих. Пока ему обрабатывали подбородок, он сказал:
— Дайте мне средний план нас двоих в нижнем углу кадра, на заднем плане, Рэнделл.
— Есть, босс.
Может, он и был боссом? Минуту спустя из темноты сказали:
— Через пять.
Три зеленых огонька, оранжевый, потом красный.
— Спасибо, Тельма.
Маршалл демонстративно посмотрел на наручные часы, хотя настенные висели в студии в трех местах.
— Спасибо, что объяснили необычный талант нашей гостьи… Видите репортера, миссис Хокфилд?
— О, да. Он стоит на тротуаре возле музыкального магазинчика на Юниверсити. Разговаривает с оператором. — Я поднесла пластик поближе к глазам. — Не слышу, о чем он говорит. Слишком шумно.
— Сейчас он начнет писать…
Рэнделл действительно начал писать и минуту спустя повернул лицом ко мне плакатную доску.
— Ерунда какая-то…
— Просто скажите нам, что, как вам кажется, там написано.
— Ничего мне не кажется. Там написано: ОНА С ПЛАНЕТЫ ТЕТА.
Джеремия Фиппс произнес слово, которое, по-моему, на телевидении не допускается.
— Десять секунд, переход на внешнюю камеру.
Я следила за его лицом, а не за монитором. Глаза у него вылезли из орбит — весьма отрадное зрелище, после его-то недоверия.
— Как… откуда… что за планета Тета?
— Понятия не имею. Я-то определенно не с нее! Я состою в «Дочерях американской революции»[1].
— Сейчас начнутся звонки, — предрек Джеремия Фиппс.
Пронзительно зазвонил телефон в главном офисе. Еще два — на сей раз в самой студии — сердито моргали красным.
— Сдается, сейчас вы узнаете о Тете гораздо больше, чем вам хотелось бы.
Как выяснилось, фраза была своеобразной шуткой. Оказалось, Джеремия познакомился с Рэнделлом благодаря научной фантастике (Рэнделл был фэном), и последний решил над ним подшутить в духе любимого жанра.
В течение следующих нескольких дней я действительно вдоволь наслушалась о жителях планеты Тета и о Роне Хаббарде, еще одном писателе-фантасте, который нашел для себя (или придумал себе) религию, окрестив ее дианетика, или сайентология. После того, как фразу ОНА С ПЛАНЕТЫ ТЕТА показали по всем каналам, ко мне в офис ежедневно стали являться по двадцать-тридцать сайентологов.
Как я уже говорила, в нашей профессии нужно уметь общаться с людьми, а потому мое кредо гласит: живи и давай жить другим, если, конечно, речь идет о религии. В глубине души я, наверное, ни в что не верила, даже в учение епископальной церкви, в согласии с которым меня воспитывали, а если что-то и было, то иссякло, когда мой муж умер молодым. Впрочем, все, что помогает прожить — еще один день, меня устраивает. Сайентологи болтали странные вещи, и не стану делать вид, будто я что-нибудь понимала, но они казались добросердечными и порядочными людьми.
К тому же они мне верили. После истории с Тетой я не смогла достучаться ни до одного ученого. Ну и ладно. Мне верили сайентологи. И они покупали дома. Господи, они просто расхватывали их, как горячие пирожки! Каждый год, начиная с шестьдесят седьмого и кончая восемьдесят первым, когда я отошла от дел, я получала «золотые булавки» как лучший агент по продажам. Тогда мало кто хотел купить дом в Гейнсвилле, расположенном равно далеко и от Мексиканского залива, и от океана.
Сайентологи продолжали появляться и после того, как я отошла от дел. Они рассматривали фотографии, а некоторые даже утверждали, будто что-то в них видят. Может, так оно и было, я не знаю.
Фотография, запечатлившая недавнее прошлое, начала меняться, когда появились рабочие и построили железную дорогу. Это было в середине девятнадцатого века, на том самом месте, где в будущем возникнет перекресток Шестой и Юниверсити. Если я доживу до девяноста, то увижу Гражданскую войну. Кажется, здесь разыгралась какая-то битва.
Но раньше 14 августа 2017 года она на фотографии не появится. А ведь в этот день, если верить Лысому, нас всех уничтожат. Я не смогла заинтересовать этим никого, кроме Джереми и Фиппса, а он уже давно скончался.
Но перед смертью он подбросил мне идею. Возможно, она сработает.
В 2017 году мне исполнилось семьдесят восемь: тело поизносилось, но я не жаловалась. 14 августа я надела лучшее выходное платье и осталась ждать в гостиной, поставив рядом с собой на столик кувшин чая со льдом.
Незадолго до полудня в дверь постучал Лысый, а потом, не открывая, просто просочился сквозь нее. Он нисколько не изменился.
— Не вставайте. Вижу, вам это трудно.
— Спасибо.
Отерев лицо платком, он оглядел мою загроможденную гостиную: я никогда не могла заставить себя избавиться от любимого хлама.
— Ну и что это будет? — осведомилась я. — Великий взрыв? Ядовитый газ?
— А что бы вы предпочли?
— Лед, наверное, как сказал поэт. Будет чертовски жарко.
— Лед и мне бы подошел. — Он сел на диван. — Можно?
— Угощайтесь.
Налив себе стакан чая со льдом, он выпил его почти залпом, потом промокнул платком губы.
— Тогда, пожалуй, начнем…
— Подождите. Я хочу еще раз поговорить с Советом.
— Чего ради? Просто лишний раз их потревожите.
— Вы их вызывали раньше. На сей раз все гораздо серьезнее.
— Едва ли. Во всяком случае, для меня.
Вид у него сделался раздраженный, но он дважды хлопнул в ладоши. Появился Совет, двое сели рядом с ним, а третья (возможно, та самая, с которой я говорила полвека назад) застыла перед кофейным столиком.
— Что же у нас теперь? — раздраженно спросила она.
— В предыдущем разговоре, — осторожно начала я, — вы сказали, что ваши законы о земельной собственности сходны с нашими.
— В некотором смысле… да.
— У нас есть статья о «владении, основанном на утверждении правового титула вопреки притязанию другого лица». Иначе говоря, «право сквоттеров».
— Мне об этом известно.
— То есть кто-то живет в некоем владении определенный промежуток времени без перерыва, но и без разрешения владельца. «Открыто и не скрываясь». К нам это применимо?
— Это возможно применить к расе, случайно развившейся на планете, которая принадлежит кому-то другому. Но соглашение, заключенное с его расой, — она кивнула на Лысого, — первичное. И обусловлено тем, что они провели капитальное изменение окружающей среды. Экологии.
— Так он и сказал.
Поднявшись (колени у меня скрипнули), я подошла к окну и театральным жестом раздвинула занавески.
