Или что я слышал, как люди на улица к обсуждают последнюю рекордную перебежку Малыша Рута[5], или что наблюдал налет полиции на подпольный кабак.

Увы, ничего подобного я не видел и не слышал — все было, в общем, Kate всегда. На улице было тихо и почти пусто, да оно и понятно: магазины-то по выходным закрыты. Поначалу я заметил всего двух прохожих, мужчину и женщину, притом вдалеке. А дома стояли на привычных местах, и только. Хайлесберг — город старый, большинство построек возведено, наверное, еще до гражданской войны, и в зыбком свете уличных фонарей они казались такими же, какими я их помнил. И мостовая была такой же — ее выложили кирпичом сразу после первой мировой войны.

Нет, на Мейн-стрит я не встретил ничего примечательного, разве что Мелочи. Например, навес над обувной лавкой с широкими красными и белыми полосами и зубчатыми краями — такие навесы нынче перевелись, Их можно увидеть только на старинных фотографиях. Я причалил к тротуару и уставился в витрину, но высмотрел немногое: женские туфли, побалуй, несколько иного фасона, каблуки высоковаты, и ни одной пары с Перемычкой, открывающей пальцы; носки мужских ботинок острее, чем принято сегодня, замшевой обуви нет вообще, а детские тапки, туфельки и ботиночки вроде бы самые обыкновенные.

Дальше по улице располагалась маленькая кондитерская и писчебумажная лавочка, и к ее дверям был прилеплен рекламный плакатик, призывающий пить кока-колу. Плакатик как плакатик, но буквы, пожалуй, чуть-чуть отличались по рисунку; не могу сказать, чем, но отличались. Да вы сами знаете: все известные торговые марки изменяются с годами — постепенно и неуклонно. В данном случае я утверждаю лишь, что плакатик, знакомый с детства, выглядел чуть ИНАЧЕ, каким-то старомодным, хоть и не сумею толком определить, в чем дело.

Потом мне попались два круглосуточных ресторанчика — «Новый Китай», а следом «Джилле», — оба они существуют в Хайлесберге с незапамятных времен. В каждом из них сидели посетители, но я и не подумал заходить внутрь. Мне представлялось, что меня занесло сюда то ли по милости судьбы, то ли по чистой случайности, и у меня нет ни малейшего права вмешиваться в происходящее. Оба ресторана зажгли светящиеся вывески — из отдельных электрических лампочек, не матовых, а прозрачных, так что были видны раскаленные волоски, и не округлых, а со стеклянным шипом на верхушке. И по всей улице — ни одной неоновой рекламы!

В дальнем, западном конце улицы я подъехал к кинотеатру «Орфеум». Огней над входом и в кассе не было, но свет в фойе еще горел, и в обе стороны от здания стояла вереница припаркованных машин. Я поставил свою напротив, подле деревянного телефонного столба. Кирпичная мостовая — штука неровная; я выключил мотор, потянулся к ручному тормозу, но чуть припоздал. Не знаю, важно ли это, но уж лучше расскажу: «Джордан» прокатился на полфута вперед — правое переднее колесо попало в неглубокую ямку. Секунду-другую машина покачивалась, все тише и тише, и наконец замерла. Колесо уютно устроилось в ямке, словно нашло именно то местечко, какое искало, — так собака непременно по-вернется несколько раз, прежде чем успокоится в самой удобной для себя позе.

Перейдя улицу, я стал разглядывать афиши, вывешенные у входа д плоских стеклянных коробах. На одной, с пометкой «пятница, суббота, воскресенье», был изображен мужчина с лошадиным лицом и моноклем он, прищурясь, уставился на длинноволосую женщину, а та изо всех сил изображала испуг. «Джордж Арлисс, — возвещала афиша, — в фильме «Зеленая богиня».

Другая афиша обещала в понедельник, вторник и среду ленту под названием «Пепел возмездия» с Нормой Толмедж и Конвеем Тирлом в главных ролях и с участием Уоллеса Бири. Я и не слыхивал о таких актерах, за исключением Уоллеса Бири. Подле окошечка кассы были вывешены кадры из обеих картин — крохотные, глянцевые, черно-белые. Я вглядывался в них, пока не опознал Уоллеса Бири, только здесь он был худощавым, красивым и молодым. Но столь убогой манеры рекламировать фильмы я и представить себе не мог — неужели нельзя было придумать что-нибудь поинтереснее?

Вот, пожалуй, и все, что мне запомнилось в тот вечер. Как видите, ничего серьезного и драматичного, ничего значительного. Никто не произнес при мне, например: «Попомните мои слова, этот мальчишка Линдберг еще удивит мир и перелетит океан!..»[6] Мейн-стрит, какой я ее застал, была невзрачна, почти все заведения оказались закрыты, да и чего еще ждать в одиннадцать вечера!

Могу, правда, перечислить машины, припаркованные возле кино: «Дорт»; высокий прямоугольный «Бьюик» с деревянными колесами; три «Форда» модели «Т»; голубой туристский «Хапмобил» с желто- синими колесными дисками; «Уинтон»; открытый четырехцилиндровый «Шевроле»; «Статц»; и наконец четырехдверный «Кадиллак» с колесами на спицах. Ни одной машины, выпущенной после 1923 года. И самое странное, что это казалось мне совершенно естественным. Автомобили выглядели именно так, как и должны выглядеть автомобили, они не казались ни странными, ни смешными, ни устаревшими. В каком-то закоулке мозга, конечно, пряталась картинка сверкающих двухцветных, одетых хромированными накладками машин с усилителями руля. Но вызвать ее из памяти стоило изрядных усилий, и — понимаю, что это нелегко объяснить, но в тот момент современных машин для меня как бы не существовало. Еще не существовало. Вот они вокруг, машины самых последних моделей, выстроились возле кино на Мейн-стрит, и я не находил в том ничего удивительного.

Я прошелся немного по Мейн-стрит пешком, просто так, поглядывая в витрины, упиваясь немыслимым волшебством того, что со мной случилось. Когда я отошел примерно на пол квартала, сзади послышался гул голосов. Я обернулся — сеанс окончился, зрители высыпали на улицу. На тротуаре образовалась небольшая толпа, кто-то делился впечатлениями, а Кто-то уже спешил прочь или сразу переходил на другую сторону. Заработали моторы, машины стали отъезжать одна за другой. Раздался звонкий Девичий смех.

Еще три-четыре шага — и тут до меня долетел звук, какой я не перепутал бы ни с чем на свете: завелся мотор моего «Плейбоя»! Взревел, когда кто-то тронул подсос, потом снизил рев до устойчивых холостых оборотов. В смутном свете я заметил силуэт парня, вернее, тень, вспрыгнувшую на переднее сиденье, а затем мой «Джордан» — тент был откинут, — взвизгнув покрышками, рванулся вперед.

Я окаменел. Стоял дурак дураком, глядя, как моя собственная машина мчится прямо на меня. Мозг выключился, а когда заработал, то как-то странно: меня больше встревожило, как обращаются с моим сокровищем, чем тот факт, что его украли. Я выбежал на мостовую, чуть не под колеса, замахал руками и заорал:

— Эй! Поосторожнее!..

Водитель ударил по тормозам, машину немного занесло, зад вильнул в сторону. «Джордан» почти остановился, но нет, объехал меня и устремился дальше, набирая скорость, а мне осталось лишь таращиться ему вслед. Мельком я заметил в машине девчонку — она обернулась и уставилась на меня, — а за рулем был парень примерно моих лет; он хохотал, показывая белоснежные зубы, а когда отъехал, крикнул через плечо:

— Сам будь поосторожнее, олух! А за меня не волнуйся…

Я тупо проводил их глазами, дождался, пока хвостовой фонарь не пропал в отдалении — один- единственный фонарь, непарный, — затем вернулся на тротуар. Мимо прошло несколько человек из кинотеатра; какая-то женщина задала своему спутнику вопрос, и тот отозвался резко, почти сердито:

— Ты что, Винса не признала? Гоняет, как сумасшедший…

И я не мог ничего предпринять. Заявить об угоне в полицию? А как объяснить им, кто я такой и откуда? Я пошатался некоторое время по окончательно опустевшей Мейн-стрит в надежде, что угонщики одумаются и вернут машину. Они не одумались. Тогда я покинул свой пост у кино и весь остаток ночи просто бродил по улицам.

При этом я старался держаться подальше от родной Прэри-авеню. Если я действительно в прошлом — а я был уверен, что так, — значит, бабушка еще жива и спокойно спит в большой спальне, той, что окнами на улицу, а мою комнату занимает тринадцатилетний подросток, который станет моим отцом. Мне там места не было. Чтобы одолеть искушение, Я отправился в дальний северный конец города. Все выглядело совершенно обыденным: я уже говорил, что Хайлесберг — город старый, строительство, если и ведется, то на окраинах. Впрочем, мне нет-нет да и попадались пустые участки, которые я помнил застроенными; а проходя мимо дома Дорсетов, где я малышом любил играть с Рэем Дорсетом, я обратил внимание, что дома-то еще нет, только каркас, и даже в темноте видно, какой он свеженький.

Вскоре я наткнулся на вечеринку — все окна освещены, людям весело, они шумят, смеются, женщины повизгивают от восторга. Я даже задержался на противоположной стороне улицы; мимо окон