с алтаря к людям, пришедшим в поисках убежища. Вместе с информацией Рик Хурадо передал им ключи от мерседеса.
– Времени у нас мало, – сказал Роудс, подал машину назад, выровнял ее и помчался прочь.
Коди понял, от кого полковник это узнал. Сказать ему мог только Хурадо. Он начал разворачивать свой самокат, но сообразил, что до Окраины
– от силы тридцать ярдов. До церкви на Первой улице оставалось, может быть, еще пятьдесят или шестьдесят футов. Если Хурадо в церкви, там и его сестра. Коди решил, что при желании может даже зайти внутрь. Неужто Гремучки набросятся на него прямо в церкви? Увидеть потрясенную физиономию Хурадо! Игра стоила свеч. Кроме того, парнишка был не прочь лишний раз взглянуть на Миранду.
Все равно все пошло вразнос, и момент казался как нельзя более подходящим для того, чтобы испытать судьбу. Коди завел мотор, взял курс на юг и через несколько секунд колеса запрыгали по мостовой Окраины.
46. ТИК-ТАК, УХОДИТ ВРЕМЯ
Сквозь дымку, припадая на правую, согнутую в колене ногу, шла какая-то фигура.
– Пошли, Бегун! – сказал этот человек и остановился, чтобы собака догнала его. Потом он двинулся дальше, к парадной двери дома Хэммондов на Селеста-стрит. Он постучал в дверь, подождал, и постучал снова. – Никого нету! – объяснил он Бегуну. – Пойдем домой или разобьем лагерь?
Бегун тоже пребывал в нерешительности.
– Она может появиться, – сказал Сержант. – Она тут живет. – Он нажал на ручку двери, и та открылась. – Есть кто дома? – крикнул он, но изнутри не отвечали. Бегун шумно обнюхал дверную раму и первым переступил порог. – Не ходи туда! Нас не приглашали! – запротестовал Сержант. Однако у Бегуна были свои соображения, и пес радостно поскакал внутрь.
Решение было принято. Они подождут здесь либо девчушку, либо Хэммондов. Сержант вошел, захлопнул дверь и добрался до комнаты, где на полу лежало множество книг. Читателем Сержант был не ахти каким, но помнил книжку, которую читала ему мать: что-то про маленькую девочку, которая погналась за кроликом вниз по кроличьей норе. Он ударился больным коленом об стул и позволил себе плюхнуться на него.
Бегун забрался к нему на колени. Так, вместе, они и сидели в темноте.
Примерно в четверти мили от дома Хэммондов Керт Локетт заходил в родные двери. Ободранную до мяса левую сторону лица покрывала марлевая повязка, а ленты лейкопластыря удерживали пропитанный йодом тампон на ободранных ребрах. В кузове пикапа Керт потерял сознание и очнулся, когда мексиканец тащил его в больницу, взвалив на плечо, как мешок с песком. Сестра сделала ему пару обезболивающих уколов и занялась ранами. Все это время он, как сумасшедший дурак, что-то лепетал о бойне в «Колючей проволоке». Сестра позвала послушать Эрли Мак-Нила, и Керт рассказал ему про полицейские машины и людей из ВВС, которые ждали на шоссе N 67. Пообещав дать полковнику знать, Мак-Нил хотел отправить Керта в палату, но этого Керт стерпеть не мог. Вонь антисептиков и спирта слишком смахивала на резкий запах «Кентакки Джент»; она напомнила ему о заблестевших в свете ламп мозгах Мак-Катчинса, и его замутило.
Он уже заметил, что мотоцикла Коди возле дома нет. Вероятно, прикинул Керт, мальчик в общежитии. Он никогда не боялся темноты, но пройти через первую комнату, когда образ обугленного черного существа, хлещущего хвостом, так и впивался в мозг, оказалось непросто. Но он одолел кухню и порылся в ящике, отыскивая спички и свечу. Найдя один-единственный короткий огарок и коробок спичек, Керт зажег фитиль. Пламя разгорелось, и он увидел на коробке эмблему «Колючей проволоки».
Он заметил свидетельство того, что Коди был здесь: на кухонном столе стояла воткнутая в блюдце свеча. Керт раскрыл холодильник, вынул бутылку виноградного сока, в которой оставалось всего несколько глотков, и прикончил ее. Во рту все еще держался медный привкус крови, а две прогалины на десне, где раньше были зубы, дергало в такт сердцебиению.
Он зажег прилепленную к блюдцу свечу и забрал с собой в спальню. Его лучшая рубаха – красная ковбойка – валялась на полу. Осторожно передергивая плечами, Керт натянул ее и уселся на кровать. Было адски жарко, по лицу катился пот.
Заметив, что стоявшая на ночном столике маленькая фотография Сокровища перевернулась, он поднял ее и уперся взглядом в освещенное желтым неярким светом лицо.
«Сколько времени прошло, – подумал он. – Уйма.»
Кровать притягивала. Она хотела, чтобы Керт забрался во влажные простыни, прижимая портрет Сокровища к груди, свернулся клубком и уснул. Потому что сон отделял от смерти один шаг. Керт понял: этого-то он и ждал. Сокровище была там, в недоступном для него краю. По-прежнему золотоволосая, с солнечной улыбкой, она всегда останется молодой – у него же каждый день будет отнимать еще чуточку сил и здоровья.
Но в свете свечи он разглядел на фотографии то, чего раньше не замечал: в лице Сокровища проступал Коди. Да, густые кудри были такими же, как у Коди, но было и другое – резко очерченный подбородок, широкие брови, угловатое лицо. И глаза: даже, когда Сокровище улыбалась, в них таилась сталь, точно как у Коди. «Больно уж сильной была Сокровище, чтобы поладить со мной, – подумал Коди. – Шибко сильной.»
Коди был в Сокровище. На этом самом фото. Он все время был там, только до этой минуты Керт этого не замечал.
А Сокровище жила в Коди. Мысль была ясной, как пробившийся сквозь грозовые тучи сноп солнечного света, и тьма в голове у Керта начала рассеиваться.
Он зажал рот рукой, чувствуя себя таким оглушенным, словно только что схлопотал в зубы. Сокровище жила в Коди. Она оставила ему частицу себя, а он отшвырнул дар, как засопленную тряпку.
– О Боже, – прошептал он. – О Боже мой. – Он взглянул на расколотую вешалку, которая висела на стене, и наружу запросился стон.
Нужно найти Коди. Нужно заставить мальчика понять, что его отец был слеп и болен сердцем. Всего этим не поправить, много грязной воды утекло – но когда-то надо начинать, правда? Керт осторожно вынул фото Сокровища из рамки, потому что хотел, чтобы Коди увидел в ней себя, бережно сложил и убрал в задний карман.
Обретя цель, он простучал башмаками по покоробленным доскам. С треском захлопнув за собой дверь-ширму, Керт вышел на Сомбра-стрит и повернул к северу, туда, где она сходилась с Трэвис- стрит.
Рэй Хэммонд в городской клинике закончил натягивать одежду – залитую кровью рубаху и все прочее, – и вышел из палаты. Очки пропали, так что все имело размытые контуры, но Рэй видел достаточно хорошо, чтобы идти, не натыкаясь на стены. Он почти добрался до сестринского поста, и тут из двери справа от него появилась сиделка (кажется, миссис Боннер, подумал Рэй) и сказала:
– И куда это вы, молодой человек, направляетесь?
– Домой. – Распухший язык все еще казался непомерно большим, а открывать и закрывать рот было больно.
– Только, когда доктор Мак-Нил даст добро.
В голосе звучала та же непререкаемость, что у Косоглазки Джеппардо.
– Я сам даю себе добро. Я не могу уснуть и не собираюсь лежать там и глазеть в потолок.
– Ну-ка, – она взяла его за руку. – Ты возвращаешься в постель.
Еще одна пытается убрать меня с дороги, подумал он, и внутренне запылал от гнева.
– Сказал же, я иду домой, – Рэй вырвал руку. – Зато не говорил, что вам можно хвататься за меня. – Даже без очков парнишка разглядел, как медсестра возмущенно поджала губы. – Пусть я еще не взрослый, но права у меня есть. Например, пойти к себе домой, когда вздумается. Спасибо, что залатали, и адиос.
