справлялась со своими обязанностями. Она сказала, что у меня еще предостаточно времени для того, чтобы как следует потренироваться, что она очень гордится мной и ужасно рада моему успеху. Она немедленно позвонила отцу на работу в молочную: отец тоже порадовался моим достижениям и сказал, что сегодня он привезет мне две бутылки холодного шоколадного молока, потому что такое дело нужно обмыть. После этого я позвонил Дэви Рэю и Бену. Они тоже сказали мне, что третье место на взрослом конкурсе — это классно, но, быстро уловив дрожь в моем голосе, поиграли на моих нервах, на разные лады обрисовав картину того, как я буду выглядеть на сцене перед таким количеством солидных людей.

«Что будет, если на твоей ширинке сломается молния и ты не сможешь подняться на сцену?» — спросил меня Дэви Рэй. «Что, если твои руки начнут трястись так, что ты не сможешь удержать бумажку?» — спросил меня Бен. «Что будет, если ты откроешь рот и не сможешь произнести ни слова?» — спросил меня Джонни.

И это мои друзья! Кто лучше них знает, как сбить тебя с пьедестала, верно?

За три дня до начала школы, когда стоял отличный ясный день — по небу летели легкие облачка, а с юга дул теплый ветерок, — мы пригнали на великах к бейсбольному полю, привязав перчатки за шнурки к рулю. Мы заняли позиции вокруг восьмиугольника, который за время нашего отсутствия зарос сорной травой. Взглянув на табло, можно было легко убедиться в том, что не только наша младшая лига бьется в агонии проигрыша; команда взрослых, «Перепела», тоже продула «Хайфлаерсам», команде военно- воздушной базы, пять — ноль. Стоя почти по колени в траве и перебрасываясь мячиком, мы с грустью рассуждали на тему того, что лето проходит и ничего с этим поделать нельзя. Правда, в глубине души мы с восторгом предвкушали начало учебного года, потому что наступало время, когда свобода… как бы это сказать, приедалась. Когда свободного времени становилось слишком много. Мы уже были готовы к тому, чтобы кто-то накинул на нас узду, для того чтобы мы могли всласть полетать следующим летом.

Мы бросали сильные прямые и крученые верхние мячи и низкие «пылесборники». Бен бросал «срезать головки червякам», который мало кто умел, а Джонни пускал крученый так, что перед тем как влететь в перчатку, мяч делал «рыбий хвост». Мы все, каждый в одиночку и все вместе, были свергнутыми королями. Хотя это лето было не последнее: будет и следующее, и не одно.

Мы тренировались уже минут сорок и наши лбы были мокры, когда Дэви Рэй крикнул:

— Эй, смотрите-ка, кто идет!

Мы дружно оглянулись. Прямо через траву к нам, руки в карманы, брел Немо Кюрлис. Он был такой же жердью, кожа да кости, настоящий шкет, его кожа по-прежнему была молочно-белой. И это в конце лета. Мать держала его на коротком поводке, это точно.

— Привет! — крикнул я.

— Привет, Немо! — подхватил Дэви Рэй. — Иди к нам, давай покидаем немного!

— Отлично! — подал голос Джонни, в голосе которого не было энтузиазма, потому что он хорошо помнил отбитые пальцы. — Наконец-то Бен попробует принимать твои подачи!

Немо грустно покачал головой. Пройдя через поле мимо Джонни и Бена, он направился ко мне в «дом». Когда он остановился передо мной и наконец поднял лицо, я увидел, что по его щекам текут слезы. Его глаза за толстыми стеклами очков были красные и распухшие от слез, ресницы слиплись сосульками.

— Что случилось? — с тревогой спросил я. — Кто-то обидел тебя? Тебя побили?

— Нет, — всхлипывая, ответил он. — Просто я… я… К нам подошел Дэви Рэй, подбрасывая в руке бейсбольный мяч.

— Что случилось. Немо? Ты плачешь?

— Я…

Немо крепко зажмурился и всхлипнул. Он изо всех сил старался успокоиться и взять себя в руки, но у него ничего не получалось.

— Я уешаю, — наконец выдавил из себя он.

— Уезжаешь? — Я нахмурился. — Но куда?

— Прошто уешаю. Уешаю иш города… — Немо махнул рукой в неопределенном направлении. — Мы переешаем.

К нам в «дом» подошли Джонни и Бен. Так мы и стояли кружком вокруг Немо, который шмыгал носом и размазывал по щекам слезы. Бен не мог долго этого вынести и, отойдя в сторону, принялся пинать ногами камешки.

— Я зашел к тебе домой. Кори, штобы попрошашя, но твоя мама шкашала, што ты поехал на бейшбольное поле, — объяснил мне Немо. — Я прошто хотел попрошашя.

— Ясно. А куда вы едете? В гости? К родным? — спросил я.

— Нет.

Новые потоки слез заструились по лицу Немо.

— Мы переешаем в другой город, Кори.

— Переезжаете? Куда же?

— Не шнаю. Куда-то далеко отшюда.

— Господи, — протянул Джонни. — Да вы всего-то лето в Зефире и прожили!

— Мы надеялись, что в следующем году ты будешь играть в нашей команде! — потрясение воскликнул Дэви.

— Вот именно, — подхватил я. — Ты же должен был пойти в нашу школу.

— Нет, — покачал головой Немо; я отчетливо увидел в его распухших глазах невыносимую муку. — Нет и нет. Мне нушно идти. Шавтра мы уешаем.

— Завтра? Почему такая спешка? Куда вы так торопитесь?

— Так шкашала мама. Шавтра мы уешаем. Туда, где папа шмошет продавать рубашки.

Рубашки. Вот в чем дело. Рубашки. Никто в Зефире не носит хорошо сшитые белые рубашки. Я сомневался, что хорошо сшитые белые рубашки пользовались большим спросом хотя бы в одном городе, где пытали свое счастье мистер Кюрлис, его жена и сын, куда посылала его фабрика. Не думаю, что во всем мире нашлось бы такое место.

— Я не шмог…

Немо поднял на меня глаза. От боли в его взгляде у меня защемило сердце.

— Я так и не шмог… шавешти себе друшей, — сказал он. — Потому што мы вше время переешали.

— Мне жаль, Немо, — сказал я. — Жаль, что тебе приходится переезжать, очень жаль.

Под влиянием мгновенного порыва я вытащил из своей бейсбольной перчатки мяч и протянул его Немо.

— Вот, возьми, — сказал я ему. — Сохрани его, чтобы иногда вспоминать о приятелях, которые остались у тебя здесь, в Зефире. Лады?

Немо помедлил. Потом протянул руку и схватил костлявыми пальцами своей волшебной птичьей кисти шершавую поверхность мяча, принимая подарок. Вот тут Джонни проявил себя истинным джентльменом: мяч принадлежал ему, но он даже глазом не моргнул.

Немо вертел мяч в руках, перекладывая из ладони в ладонь, и я не мог оторвать глаз от красных швов мячика, мелькавших между его пальцами и отражавшихся в стеклах его очков. Он вглядывался в глубины мяча, словно это был волшебный кристалл, в котором можно увидеть правду о нашей жизни.

— Я хошу ошташя шдешь, — тихо проговорил Немо. Из носа у него по-прежнему текло, и он чихнул. Потом снова посмотрел на меня. — Я хочу шить как вше. Мне до шмерти хочешя ошташя шдешь ш вами.

— Может, когда-нибудь вы вернетесь, — подал голос Джонни, но это было ни к чему. — Может быть…

— Нет, — перебил его Немо. — Мы никогда не вернемшя. Никогда. Никогда, ни на один день.

Немо повернулся к улице, чтобы взглянуть на дом, в котором так недолго прожила его семья. По его щеке скатилась слеза и, дрожа, повисла на подбородке.

— Мама говорит, папа долшен продавать рубашки для того, штобы у наш были деньги. По ночам она чашто кричит на него, называет ленивым и говорит, што не долшна была выходить за него замуш. А он вше отвечает ей: «Вот подошти, в шледующем городе я добьюшь швоего».

Немо быстро обернулся, его глаза снова уставились на меня. Перемена, произошедшая в нем, случилась всего за одно мгновение. Он по-прежнему плакал, но теперь в его глазах был гнев, гнев такой силы, что я