Потом на кафедру поднялся полнотелый преподобный Ричмонд Лавой и начал рассказывать нам о великом дне, ознаменованном воскрешением Христа из мертвых, и всем прочем. Под правым глазом лицо преподобного Лавоя было отмечено бородавкой с запятой из коричневых волосков, его виски были тронуты сединой, и каждое, без исключений, воскресенье его зализанная назад челка от горячей жестикуляции и энергичной молитвы прорывала узы удерживавшего ее лака, и каштановые пряди падали преподобному на глаза. Жену преподобного Лавоя звали Эстер, имена их троих детей были Мэтью, Люк и Джонни.

Примерно посреди проповеди, когда голос преподобного Лавоя мог потягаться силой с грохотом бури за церковными окнами, я внезапно понял, кто именно устроился на скамье прямо передо мной.

Демон.

Эта девочка свободно могла читать мысли. Это было общеизвестно. И в этот раз, как только мысль о ее присутствии проникла в мое сознание, голова Демона начала поворачиваться ко мне. Через мгновение она уже смотрела на меня своими черными как уголья глазами, взгляд которых вполне был способен заворожить ведьму в самую темную полночь. Имя Демона было Бренда Сатли. Ей было десять лет от роду, у нее были огненно-рыжие прямые волосы и бледная кожа, усыпанная крупными коричневыми веснушками. Ее густющие брови были похожи на ярких гусениц, а заметно несимметричные черты лица наводили на мысли о каком-то охваченном трепетным ужасом христианине, пытавшемся сбить огонь с се пылающей головки (причем пользовался при этом лопатой, не меньше). Левый глаз Демона был больше правого, се нос напоминал крючковатый клюв с двумя зияющими дырами, а тонкогубый рот мог свободно бродить с одной стороны лица на другую. Демон полностью оправдывала полученное наследство: ее огненноволосая и рыжеусая мать выглядела натуральной сестрой пожарного гидранта, а ее рыжебородому отцу мог позавидовать любой свежевыкрашенный почтовый ящик. Само собой, что с такими огненными родичами Бренда Сатли была мало сказать странноватой — она была колдуньей, это точно.

Свое прозвище Демон получила, когда в один прекрасный день на уроке рисования изобразила своего родного отца в виде отличного черта с рогами и раздвоенным хвостом. После чего во всеуслышание поведала учительнице рисования миссис Диксон, потребовавшей от нее объяснений, что у ее папочки в дальнем углу гардероба хранится целая пачка журналов с фотографиями, на которых парни-демоны засовывают свои хвосты в дырочки демонов-девушек. В дальнейшем Демон пошла гораздо дальше разглашения секретов своей семьи: она приносила в школу дохлых кошек в коробках из-под ботинок, с приклеенными скотчем к глазам бедняжек медными пенни; на уроке труда она смастерила из нескольких брусков зеленого и белого пластилина чудное кладбище, украсив могилки аккуратными надгробными плитами с именами всех без исключения одноклассников с точными датами смерти, результатом чего стала не одна истерика среди тех, кто вдруг понял, что никогда не дотянет до шестнадцати; она славилась пакостными розыгрышами с использованием собачьих какашек вместо начинки для сандвичей; ходили слухи, что именно на Демоне лежала ответственность за разлив канализации в школьной уборной для девочек в прошлом ноябре, когда кто-то тщательно закупорил тетрадными листами все сливные отверстия унитазов.

Спору не было, Бренда была штучкой зловещей и неприятной.

И вот теперь ее королевское высочество зловеще пристально рассматривала меня.

Кривой ротик Демона растянулся в извилистую улыбку. Как завороженный я смотрел в ее горящие черным огнем глаза, не в силах отвести взгляд, и в голове у меня крутилась только одна мысль: она добралась до меня.

Со взрослыми всегда бывает так: когда тебе до зарезу нужно их внимание и ты готов сделать все, чтобы они обратили на тебя взгляд, их внимание витает за сотни миль от тебя; когда же ты хочешь, чтобы предки вдруг оказались на другой стороне Земли, они начинают преследовать тебя повсюду, отягощая ненавистной заботой. Глядя на Демона, я мечтал о том, чтобы хоть кто-нибудь из сидящих рядом с ней взрослых обратил на нее внимание, одернул и приказал повернуться и слушать преподобного Лавоя, но Бренда без всякого труда сделалась невидимкой. Никто не замечал отвернувшегося от кафедры бледного веснушчатого лица, кроме меня, ее жертвы, которую она выбрала в этот час.

Худенькой бледной змейкой с грязными и ядовитыми зубками-коготками ее правая рука начала подниматься вверх. Медленно, со зловещей грацией Демон отставила указательный палец и нацелила его в одну из зияющих ноздрей. Когда палец начал свое погружение, мне показалось, что этому не будет конца, что палец будет уходить и уходить все глубже и глубже в голову Демона, пока не исчезнет совсем. Но рано или поздно погружение закончилось — палец устремился наружу к свету и вынырнул с комком зеленоватой блестящей студенистой массы размером не меньше леденца.

Неподвижный взгляд черных глаз Бренды держал меня в оцепенении. Ее рот начал открываться. Я содрогнулся.

Нет, взмолился я, мысленно обращаясь к своей мучительнице, пожалуйста, только не это!

Демон устремила украшенный зеленым наростом палец к своему розовому язычку.

Не в силах спастись, я продолжал следить за происходящим, чувствуя, как желудок закручивается узлом, сворачивается и превращается в крохотный тугой комок.

Зеленое на розовом. Грязные ногти. Липкая студенистая масса, вот-вот готовая сорваться вниз.

Демон слизнула с кончика пальца свою добычу. Должно быть, я издал громкий хрип или сильно вздрогнул, потому что отец сжал рукой мою коленку и прошептал: «Слушай внимательно». Конечно, он ничего не заметил, даже самого финала изысканной пытки, устроенной Демоном. Улыбнувшись мне, Бренда притушила взгляд своих черных глаз и, знаменуя окончание действа, отвернулась от меня, вернув голову в исходное положение. Рука ее матери поднялась и погладила ослепительные дьявольские пряди Демона, словно не было во всем подлунном мире более кроткого и милого существа, чем ее дочь.

Преподобный Лавой объявил общую молитву. Освобожденный от наваждения, я опустил голову и крепко зажмурился.

Примерно через пять секунд после начала молитвы в мой затылок с щелчком врезался твердый крохотный снаряд.

Быстро оглянувшись, я посмотрел назад.

И онемел от ужаса. Безжалостно блестя серыми как сталь глазами, прямо позади меня сидели братья Брэнлины, Гоча и Гордо. Их родители, сидевшие по обеим сторонам от них, были глубоко погружены в молитвенный транс. По моему мнению, повод для молитвы у этих людей мог быть только один — скорейшее избавление от своего нечистого потомства. Братья Брэнлины были затянуты в одинаковые синие костюмчики с белыми рубашками и галстуками; единственное различие сводилось к тому, что белый галстук Гочи перечеркивала полоска красная, в то время как галстук Гордо имел полоску черную. Волосы Гочи, который был старше Гордо ровно на год, были светлее; лохмы Гордо отдавали в желтизну. Лица и того, и другого более всего напоминали грозные физиономии каменных истуканов, вырубленных из темного гранита, все в их облике — устремленные вперед подбородки, выпиравшие скулы, готовые прорвать кожу, утесы гранитных лбов — все говорило о снедающем души братьев злобном огне. В секунду, последовавшую за началом созерцания этих хищников, Гордо поднял руку и молча показал мне отставленный средний палец, а Гоча зарядил духовую трубку новым гороховым снарядом.

— Кори, не крутись по сторонам! — раздался у меня над ухом шепот мамы, и меня дернули за рукав. — Закрой глаза и молись!

Так я и сделал. В следующий миг в мой череп вонзилась новая горошина. Пущенная умело и с близкого расстояния, горошина может причинить острую боль, крик от которой невозможно сдержать. В течение остатка молитвы я слышал, как позади меня Брэнлины крутились, перешептывались и хихикали, словно пара злобных троллей. Все оставшееся время моя голова служила им отличной мишенью.

После молитвы исполнили еще один гимн. Были произнесены необходимые речи и сказано слово о всегда открытых дверях для путников. По кругу отправился поднос для пожертвований. Я положил на поднос доллар, специально врученный мне отцом для этой цели. Хор пел, сестры Гласс играли на пианино и органе. Позади меня хихикали Брэнлины. Потом преподобный Лавой еще раз взошел на свое место, чтобы исполнить пасхальный обряд, — и именно в этот момент мне на руку села оса.

Рука лежала у меня на колене. Заметив осу, я не стал отдергивать руку, несмотря на то, что по моей спине, словно молния, пробежал страх. Добравшись до ложбинки между мизинцем и безымянным пальцем, оса устроилась там и замерла, часто подергивая своим черно-голубым брюшком, украшенным смертоносным жалом.

Теперь позвольте рассказать вам кое-что об осах.