усатая мамаша Демона. Позвонил отец Ладда Дивайна и мать Джо Петерсона. Они открыто встали на мою сторону. Все родители в один голос заявили, что пусть я и не должен был распускать руки и давать волю чувствам и вина за разбитые очки Луженой Глотки целиком лежит на мне, но та тоже виновна, не только не меньше, а то и побольше моего.

— Учитель не имеет права называть учеников дубинами стоеросовыми. Мальчики и девочки тоже заслуживают уважения, независимо от того, насколько они молоды, — так сказал отец. — Завтра я собираюсь отправиться в школу, серьезно поговорить с мистером Кардиналом и надеюсь прояснить ситуацию.

Отец внимательно наблюдал за моей реакцией.

— Но почему ты ничего не рассказал нам. Кори, ответь, ради Бога?

Я пожал плечами:

— Наверное, потому, что с самого начала был уверен, что ты будешь на моей стороне.

— Да, — протянул отец, — нам следует больше доверять друг другу, верно, напарник? И взъерошил мне волосы. Как здорово бывает иногда вернуться в семью!

Отец сдержал обещание. Он действительно отправился с визитом к мистеру Кардиналу. После непродолжительной беседы с моим отцом директор, до которого от других учителей давно доходили слухи, что Луженая Глотка устраивает в классе фашистские порядки, мудро разрешил мне вернуться в школу, порешив, что нескольких дней, что я провел под домашним арестом, вполне достаточно для наказания. Приносить извинения больше не было необходимости.

По возвращении в школу меня приняли как великого героя. В последующие годы со мной не мог сравниться славой ни один национальный герой, даже астронавты, вернувшиеся после свидания с Луной на нашу грешную землю. Луженая Глотка была повергнута и унижена, суровый выговор директора Кардинала звенел в ее голове подобно Ноевым колоколам. Но и я, великодушия и справедливости ради, должен был признать свою долю вины и до конца испить чашу искупления. Вот почему сразу по возвращении в школу, в день, который, кстати, был последним днем учебы перед началом рождественских каникул, как только прозвенел звонок на урок, я поднял руку, испрашивая разрешения встать и говорить. Луженая Глотка раздраженно бросила:

— В чем еще дело?

Я поднялся и встал. Все глаза были устремлены на меня, от меня ожидали не менее чем очередного героического жеста великой войне с несправедливостью, ущемлением прав и запретом на виноградную жевательную резинку.

— Миссис Харпер, — начал я и остановился, ощутив, как поколебалась моя героическая решимость.

— Давай говори, что ты там надумал, и побыстрее! — брызнула слюной Гарпия. — Я не умею читать мысли, дубина ты стоеросовая!

Что бы там мистер Кардинал ни сказал Гарпии, этого явно не хватало, чтобы она сложила оружие. Но тем не менее я решил продолжить, потому что знал, что то, что я решил, должно быть сделано.

— Я не имел права поднимать на вас руку, миссис Харпер, — громко и отчетливо сказал я. — Я приношу вам свои извинения.

О повергнутые герои! О колоссы на ногах из хлипкой глины! О могучие воины, павшие от укуса мизерной мухи, проникшей в ним под доспехи сквозь едва различимую щель! Мне ли было не знать, какими бывают их поражения. Я снова понял это, услышав презрительные вздохи и шепот разочарования, распустившиеся по сторонам от меня подобно горьким цветам. Шагнув со своего пьедестала, я моментально угодил не куда- нибудь, а в выгребную яму.

— Ты приносишь свои извинения? — Луженая Глотка была поражена не менее остальных. Она сняла с носа очки и тут же нацепила их обратно. — Ты хочешь сказать, что виноват передо мной?

— Да, мэм.

— Ну что ж… ну что ж… — Она явно растерялась. Впервые за много лет ей довелось ступить в незнакомые воды великодушия и прощения, и она осторожно нащупывала перед собой дно.

— Я и не знаю, что…

Великодушие манило ее своей привлекательностью. Великодушие во всей своей красоте и волшебной чистоте. Великодушие, которое вечно и быстротечно. Я увидел, как ее затянутое в обычную маску лицо стало расслабляться и разглаживаться.

— ..и сказать, хотя… — Миссис Гарпия с трудом сглотнула. Наверное, у нее встал в горле комок от волнения.

— ..хотя я рада тому, что у тебя в конце концов хватило разума извиниться, дубина ты стоеросовая! — Таким был заключительный аккорд.

Комок в ее горле определенно был горстью гвоздей. Выплюнув его наружу и избавившись от него, она наконец смогла отдышаться.

— Сядь на место и открой учебник!

Ее лик снова окаменел. Я многое передумал, пока со вздохом усаживался обратно на место. Это было лишь секундное затишье, мгновение перед еще более мощной бурей.

Во время вопящего и галдящего дурдома, в который превращалась школа в большую перемену, пока Луженая Глотка распекала какого-то несчастного мальчишку за то, что тот извел все свои обеденные деньги на бейсбольные карточки, я заметил, как Демон выскользнула из столовой. Она вернулась примерно через пять минут и, прежде чем Луженая Глотка успела заметить ее отсутствие, устроилась на стуле возле самой двери с тихим и покорным видом. Я обратил внимание, что Демон и остальные девочки за ее столом улыбаются и подмигивают друг другу.

Когда пришло время возвращаться в класс, мы гурьбой посыпали из столовой и заняли свои места. Вместе с нами за свой стол с плотоядным видом льва, умащивающегося перед мясной костью, уселась Луженая Глотка.

— Открыть книги по истории Алабамы! — проорала она. — Глава десятая! Период Реконструкции! Живо!

Вслед за этим она потянулась за своим собственным учебником по истории, и я услышал, как из ее горла вырвался придушенный хрип.

Оказалось что книгу невозможно оторвать от стола. На глазах у всего класса Луженая Глотка схватила книгу обеими руками, уперлась локтями в стол и как следует рванула, но бесполезно — книга как лежала, так и осталась лежать на своем месте. Кто-то хихикнул.

— Что тут смешного? — рявкнула классная, прожигая насквозь яростным взглядом. — Кто думает, что это смешно… — начала она, но тут же вскрикнула от испуга, потому что ее локти тоже наотрез отказались покидать поверхность стола. Чувствуя подвох, Луженая Глотка предприняла попытку подняться с места. Но ее зад тоже не стал расставаться с сиденьем, а когда она приподнялась выше, то вслед за юбкой потянулся и стул.

— Что происходит? — выкрикнула она, но большая часть класса, включая и меня самого, уже визжала и давилась смехом. Луженая Глотка попыталась дернуться к двери и тут же с ужасом обнаружила, что ее крепкие туфли из коричневой телячьей кожи прочно прилипли к полу, словно прибитые гвоздями. Так она и осталась сидеть, распятая за столом, задом приклеившись к стулу, подошвами словно притянувшись к незримому могучему магниту, локтями уперевшись навсегда в стол. Со стороны казалось, что Луженая Глотка склонилась перед нами в глубоком униженном поклоне, чему совершенно не соответствовало ее перекошенное от бессильной ярости лицо.

— Помогите! — пробасила Луженая Глотка; на ее глаза наворачивались слезы, она была близка к помешательству. — Кто-нибудь, помогите мне!

Ее крики о помощи были направлены к двери, но то, что кто-нибудь по ту сторону покрытого изморозью матового стекла мог расслышать сквозь вопли класса ее призывное лягушачье кваканье, вызывало у меня глубочайшее сомнение. С треском рванувшись, она сумела-таки высвободить, ценой разорванного платья, один локоть, но тут же, по ошибке опершись свободной рукой о столешницу, вновь оказалась скованной по рукам и ногам.