— Вот именно! Точно, традиция!

— По-моему, у каждого есть что-то, что он хочет оставить при себе, — заметил Джонни и развернул велосипед, заехав с другой стороны Бена. — Плюнь, Бен, есть вещи поважнее.

— Просто… ну, в общем, я не могу, и все. Бен нахмурился и выдохнул в воздух очередное облачко пара. Похоже было, играть в молчанку он больше не мог.

— В общем, в шесть часов у меня будет урок пианино.

— Что? — Дэви Рэй почти кричал. Ракета подо мной вильнул в сторону. На лице у Джонни появилось такое выражение, словно бы он только что получил от Кассиуса Клея удар под ложечку.

— Урок пианино, — повторил Бен.

По тому, как он это сказал, мне моментально представились тысячи малолетних мучеников, восседающих за полированными пыточными ящиками под надзором безжалостных преподавательниц, в то время как их умиленные матери вышивают, сидя рядом на диванчиках. — Я беру уроки у мисс Гласс Голубой. Мама с ней договорилась. Сегодня в шесть у меня будет первый урок. Мы окаменели от ужаса.

— Но для чего это тебе, Бен? — потрясенно спросил я. — Зачем твоя мама это придумала?

— Ей всегда хотелось, чтобы я научился играть рождественские гимны. Верите? Рождественские гимны!

— Господи! — сочувственно промолвил Дэви Рэй. — Мисс Гласс Голубая не выучит тебя играть на гитаре, это уж точно. Гит-таре, вот как сказал он.

— Хотя на самом деле это круто! Да, пианино… ты далеко пойдешь!

— Уж наверное, — грустно пробормотал Бен.

— Все равно выход есть, — проговорил Джонни, когда впереди показались ворота школы. — Мы можем встретиться около дома сестер Гласс, как вы на это смотрите? И поедем на ярмарку в семь вместо половины седьмого.

— Точно! — радостно кивнул Бен. — Так мы поспеем всюду. Таким образом, все было обговорено, оставалось только уломать родителей. Каждый год мы отправлялись на ярмарку ровно в шесть тридцать и развлекались там ровно до десяти, и родители никогда ничего не имели против. Ярмарка была единственным местом, куда подростки нашего возраста могли сходить в нашем городке вечером. Субботнее утро и день были отданы чернокожим обитателям Братона, а в субботний вечер на ярмарку закатывались все старшие ребята. В десять утра в воскресенье земля рядом с бейсбольным полем снова становилась первозданно пустой, за исключением следов в виде куч опилок, раздавленных стаканчиков из-под газировки и билетных корешков, забытых ярмарочными уборщиками; так псы оставляют метки на условленных местах, помечая территорию.

День тянулся мучительной резиной предчувствий и ожиданий. Луженая Глотка дважды назвала меня болваном и заставила Джорджи Сандерса десять минут стоять у классной доски, упершись носом в нарисованный мелом круг, за то, что он шептался с соседом. Ладд Дивайн отправился к директору за то, что рисовал похабные картинки на тетради, после чего Демон за моей спиной шепотом поклялась, что Луженой Глотке это отольется. Мысленно улыбнувшись, я подумал, что с этих пор ни за какие коврижки не согласился бы оказаться в потертой шкуре Луженой Глотки.

Вечером, как только в небе начали собираться сиреневые сумерки и появилась желтая луна, я из окон своего дома увидел огни Брендивайнской ярмарки. «Чертово колесо» уже крутилось, все очерченное кругом красных огней. Центральная ось колеса была окружена кольцом белых лампочек. Звуки ритмичной музыки, смех и веселые крики достигали моего слуха, проносясь над крышами Зефира. В кармане у меня лежало несколько долларов, подарок отца. Приготовившись к морозу, я надел куртку на фланелевой подкладке. К половине седьмого я был готов к выходу в свет.

Сестры Гласс жили на Шентак-стрит, в полумиле от меня. Когда я добрался до жилища сестер Гласс, похожего на пряничный домик, где вполне могли обитать Гретель и Ганзель, было уже без пятнадцати семь. Велосипед Дэви Рэя стоял припаркованный на самом виду. Я приковал к крыльцу Ракету и поднялся по ступенькам. За дверью вовсю колотили по клавишам пианино.

Послышался высокий, способный поспорить с флейтой, голос мисс Гласс Голубой:

— Мягче, Бен, мягче.

Я надавил на кнопку дверного звонка. Внутри мелодично зазвенели колокольчики и голос мисс Гласс Голубой произнес:

— Пожалуйста, Дэви Рэй, открой дверь, будь так любезен! Когда Дэви Рэй распахнул передо мной дверь, гром пианино обрушился на меня всей силой. Увидев лицо Дэви, я понял, что пять минут присутствия в комнате, где Бен раз за разом пытался правильно проиграть пять одних и тех же нот, подвели его к грани отчаяния.

— Это, должно быть, Винифред Осборн? — крикнула из гостиной мисс Гласс Голубая.

— Нет, мэм, это всего лишь Кори Мэкинсон, — отозвался Дэви Рэй. — Он тоже просит у вас разрешения подождать немножко Бена.

— Пускай входит внутрь. На улице так холодно. Оставив за спиной прихожую, я ступил в гостиную, оказавшуюся самым жутким кошмаром, который только может привидеться мальчишке. Вся без исключения мебель представляла собой хрупкие и шаткие сооружения, которые, казалось, не вынесут и голодного москита. На низеньких столиках были расставлены фарфоровые фигурки танцующих клоунов, мальчиков и девочек с щенками и кошками на руках и тому подобная чушь. Серый ковер на полу непременно запоминал на своей поверхности все до одного отпечатки ваших ботинок. Стеклянная этажерка высотой, наверное, с моего отца хранила на своих полках целый лес разноцветного хрусталя, кофейные чашки с ликами всех президентов, двадцать керамических куколок в кружевных платьицах и в довершение всего — дюжину декоративных пасхальных яичек, каждое на четырех медных ножках. Во что превратятся все эти хрупкие вещицы, если какой-нибудь увалень случайно заденет это стеклянное сооружение? Что за гром и звон тут поднимется? — вот о чем подумал я, оглядываясь в обители сестер Гласс. На зелено-голубом мраморном пьедестале покоилась открытая Библия огромного размера, не уступающая моему словарю-»гаргантюа», с такими здоровенными буквами, что можно было читать через комнату. Все казалось слишком хрупким, чтобы к нему прикоснуться, и слишком драгоценным, чтобы просто получать от него удовольствие; мне стало любопытно, кто и как может существовать в таком мире замороженной красоты. Само собой, в комнате стояло коричневое полированное пианино, над которым изо всех сил Бен трудился и рядом с которым стояла мисс Гласс Голубая, помахивая дирижерской палочкой.

— Здравствуй, Кори. Пожалуйста, найди себе место и садись, — сказала она. Мисс Голубая была, как обычно, в голубом платье с повязанным вокруг осиной талии узеньким белым пояском. Ее подкрашенные голубым высветленные волосы были взбиты кверху наподобие пенного фонтана, очки в черной роговой оправе были с такими толстыми стеклами, что очи мисс Голубой были похожи на вытаращенные глаза жука. — Куда мне можно присесть? — спросил я.

— Можно вот сюда. На софу.

Софа, покрытая бархатным покрывалом с пастушками, наигрывавшими что-то на свирелях своим жизнерадостным овцам, поддерживалась гнутыми ножками, похожими на подгнившие пеньки. Я осторожно опустился в мягчайшие объятия рядом с Дэви Рэем. Софа только тихонько скрипнула, но все равно мое сердце ушло в пятки.

— Раз, два! Думай, внимание! Пальцы движутся волной, раз, два, три. — Мисс Гласс Голубая снова замахала своей дирижерской палочкой, указывая толстеньким пальцам Бена, куда нажимать в следующий раз, чтобы пять мучительных нот стали хоть чуточку напоминать гармонию, но все было бесполезно. Довольно скоро силы Бена иссякли, и он принялся молотить по клавишам тупо и бессмысленно, словно давил муравьев.

— Пальцы движутся словно волны! — командовала мисс Гласс Голубая. — Мягче, мягче! Раз, два, три, раз, два, три!

Бен принялся играть мягче, при этом еще менее напоминая волну, и еще больше — неуклюжего давильщика муравьев.

— Не могу! — наконец простонал он. — У меня ничего не получается. — Он едва не выл от обиды, с ужасом взирая на бесстрастно блестевшие клавиши. — У меня пальцы заплетаются!

— Соня, пускай мальчик отдохнет! — раздался крик мисс Гласс Зеленой из соседней комнаты откуда-то из задней части дома. — Так он у тебя сотрет все пальцы до костей.