сильно! У Октавия нет надменности Цезаря, нет стиля Цезаря, нет его гениальности. Он добивается сходства обманом, сладкоречием, жестами и улыбками. Он сам говорит, что не может командовать армией. Он пустышка. Но эти идиоты хотят, чтобы я был хорош с ним из-за этой проклятой кометы».
— И как же, по-вашему, я должен с ним обращаться? — спросил он, стараясь подавить гнев.
— Ну, для начала, мы думаем, тебе надо публично продемонстрировать, что вы друзья, — сказал Копоний.
— В таком случае все заинтересованные лица должны прийти на Капитолий, к подножию храма Юпитера Наилучшего Величайшего, во втором часу дня, когда закончатся игры, — сказал Антоний со всей любезностью, на какую был способен. — Пойдем, Фульвия, — обратился он к жене, в страхе спрятавшейся за его спину.
— Лучше бы тебе быть поосторожнее с этим червяком. Он опасен, — сказала она, тяжело поднимаясь по ступеням лестницы Кака.
Большой срок беременности уже давал о себе знать.
Антоний помогал ей, подпирая сзади. Это была одна из его немногочисленных положительных черт. Другой муж кликнул бы слугу, но Антоний не видел ничего унизительного в том, чтобы помочь бедняжке собственноручно.
— Я ошибся, думая, что мне не нужна охрана во время игр. Ликторы бесполезны. — Это было сказано громко, но потом он перешел на шепот. — Я думал, легионы останутся на моей стороне. Они ведь принадлежат мне.
— Прежде всего они принадлежат Цезарю, — пропыхтела Фульвия.
Итак, на следующий день после окончания игр в честь Цезаря-победителя тысячи ветеранов собрались на Капитолии. Они стояли везде, откуда можно было видеть ступени, ведущие к храму Юпитера Наилучшего Величайшего. Вызывающе нарядившись в доспехи, Марк Антоний пришел первым, рано, потому что хотел пройти сквозь толпу, поболтать с кем-нибудь, перекинуться шуткой. Октавиан пришел в тоге, в обычной обуви. Улыбаясь улыбкой Цезаря, он быстро прошел сквозь ряды и встал перед Антонием.
«Ну и хитрец! — подумал Антоний, подавляя в себе желание превратить это смазливое личико в кашу. — Сегодня он хочет, чтобы все видели, какой он маленький, безвредный и безопасный. Чтобы я рядом с ним выглядел плохо воспитанным скандалистом, громилой».
— Гай Юлий Цезарь Октавиан, — заговорил он, ненавидя всеми фибрами души необходимость произносить это ненавистное имя. — Эти добрые люди обратили мое внимание на то, что я… э-э… не всегда отношусь к тебе с надлежащим вниманием, за что я искренне прошу меня извинить. Это делалось ненамеренно, у меня очень много забот. Ты прощаешь меня?
— С радостью, Марк Антоний! — воскликнул Октавиан, улыбаясь шире, чем всегда, и протягивая ему руку.
Антоний пожал эту руку так, словно она была из стекла. Налитыми кровью глазами отыскал в толпе Колония и других ветеранов, чтобы понять, как они воспринимают это тошнотворное представление. Хорошо, но недостаточно, говорили их лица. Подавив отвращение, Антоний взял Октавиана за плечи, привлек к себе и сочно расцеловал в обе щеки. Теперь достаточно. Послышались вздохи удовлетворения, и вся толпа зааплодировала.
— Я это делаю только для того, чтобы доставить им удовольствие, — прошептал Антоний в правое ухо Октавиана.
— Я тоже, — прошептал в ответ Октавиан.
Оба вместе покинули Капитолий.
Проходя сквозь толпу, Антоний обнимал Октавиана за плечи, оказавшиеся настолько ниже его собственных, что этот червяк на его фоне выглядел невинным, прекрасным ребенком.
— Ах, как славно! — проговорил Копоний, не стесняясь слез.
Большие серые глаза встретились с глазами Антония, и в их прозрачной глубине мелькнула тень совсем другой, никому не знакомой улыбки.
Секстилий тоже принес Антонию потрясение, столь же внезапное и неприятное. Брут и Кассий разослали по городам и сообществам Италии еще одно преторское обращение, которое по содержанию очень отличалось от писем, разосланным ими в апреле. Хорошей прозой, очень понравившейся Цицерону, в нем сообщалось, что поскольку они покинули Рим для того, чтобы разобраться, что следует предпринять в целях лучшей организации дел в государстве, то им кажется совершенно излишним принимать на себя обязанности квесторов, например, по закупке зерна. Подобные поручения, говорили они, огромное оскорбление для людей, уже управлявших провинциями и весьма неплохо справлявшихся с этим. Кассий в свои тридцать с небольшим не только сумел сплотить Сирию, но и победил огромное парфянское войско. А Брута лично сам Цезарь послал губернатором в Италийскую Галлию с полномочиями проконсула, хотя он в то время даже не побывал в преторах. Более того, до них дошло, что Марк Антоний обвиняет их в насаждении мятежных идей среди солдат македонских легионов, возвращающихся в Италию. Это ложное обвинение, и они настаивают, чтобы Антоний взял назад свои клеветнические слова. Они всегда действовали в интересах мира и свободы, никогда и никого не пытаясь призвать к гражданской войне.
Ответ Антония был коротким и грозным.
Кем вы себя возомнили, рассылая свои писульки во все города, от Брундизия и Калабрии до Умбрии и Этрурии? Я издал консульский указ, который разошлют в те же города, от Брундизия и Калабрии до Умбрии и Этрурии. Ваша пачкотня будет сорвана. В указе сказано, что вы преследуете свои личные интересы и что ваши провозглашения не подтверждены официальными полномочиями. Указ также разъясняет всем честным италийцам, что, если последуют еще такие же незаконные заявления, подписанные вашими именами, к ним надо относиться как к предательским выступлениям умышляющих против народа врагов.
Это для публики. А от себя я добавлю. Вы уже ведете себя как предатели, вы не имеете права чего- либо требовать ни от сената, ни от народа Рима. Вместо стенаний по поводу ваших назначений на заготовку зерна вы должны ползать у ног почтенных отцов, благодаря их за то, что вам дали хоть какие-то официальные должности.
В конце концов, вы намеренно убили человека, который на законном основании стоял во главе Римского государства. Вы что, действительно ожидали, что вас наградят золотыми курульными креслами и золотыми венками за его смерть? Пора бы вам повзрослеть, вы, глупые, избалованные переростки!
И как вы смеете болтать повсюду о том, что я якобы пытался подкупить свои македонские легионы? Это ли не подстрекательство к мятежу? Зачем бы иначе распускать такие слухи, скажите? Заткнитесь и сидите тихо, иначе попадете в еще большие неприятности, чем сейчас.
Четвертого секстилия он получил письмо от Брута и Кассия, адресованное ему лично. Он ожидал пространных извинений, но их там не было. Вместо этого Брут и Кассий упрямо твердили, что они законные преторы и могут на законном основании делать любые заявления, какие угодно, и что их нельзя ни в чем обвинить, ибо они всегда действуют в интересах мира, гармонии и свободы. Угроз Антония они не боятся. Разве их собственное поведение не доказывает, что свобода более ценна для них, чем дружба со старшим консулом Рима?
Заканчивалось письмо парфянской стрелой: «Напоминаем тебе, что суть не в продолжительности жизни Цезаря, а в краткости его правления».
Что случилось с его удачливостью, удивлялся Антоний, чувствуя, что события все больше и больше оборачиваются против него. Октавиан публично загнал его в угол, показав, что легионы вовсе не так верны ему, как он думал. А эти два претора намекают, что в их силах покончить с его карьерой, как они покончили с карьерой Цезаря. По крайней мере, так он понял их дерзость, кусая губы и пылая от гнева. Краткость правления? Он может справиться с Децимом Брутом в Италийской Галлии, но не сможет вести войну на два фронта — с Децимом на дальнем севере и с Брутом и Кассием на юге, в самнитской Италии, всегда готовой пойти на Рим.
Октавиан мог бы сказать ему, почему удача его покинула, но, конечно, Антонию и в голову не пришло бы поинтересоваться мнением самого гнусного из своих врагов. Он потерял везение в тот миг, когда впервые нагрубил этому мальчишке, вызвав тем самым недовольство Цезаря-бога.
