спальня!

— О боги! Я слышал, что она порвала с ним, как только узнала о его причастности к акции освободителей, — спокойно прореагировал Бальб.

— Да, она порвала, но потом Брут прогнал ее, и она, видно, решила таким способом насолить ему с Порцией. Женщине шестьдесят, а ее любовник моложе сынка!

— Намного хуже отсутствие перспективы мира в Италии, — сказал Бальб. — Я в отчаянии, Цицерон.

— Не только ты! Правда, ни Брут, ни Кассий не намерены затевать новую гражданскую междоусобицу.

— Антоний другого мнения.

Плечи Цицерона опустились, он вздохнул и вдруг стал выглядеть древним старцем.

— Да, все идет к войне, — печально признал он. — Децим Брут — главная угроза, конечно. Ну почему, почему никто из них не приходит ко мне за советом?

— Кого ты имеешь в виду?

— Освободителей, разве не ясно? У них хватило мужества на убийство, но политически они действуют, как слепые щенки. Как маленькие детишки, убившие тряпочную куклу.

— Единственный, кто мог бы помочь, — это Гиртий.

Цицерон просиял.

— Тогда давай пойдем с тобой к Гиртию.

Октавиан приехал в Рим в майские ноны, сопровождаемый только слугами. Его мать и отчим отказались принять участие в этой безумной затее. В четвертом часу дня он прошел через Капенские ворота и направился к Римскому Форуму, одетый в белоснежную тогу с узкой пурпурной каймой всадника по открытому правому плечу туники. Благодаря многочасовой практике хождения в ботинках на толстой подошве он производил нужное впечатление на людей, заставляя их оборачиваться и поражаться ему, ибо высокий величественный молодой человек имел осанку, исключавшую чопорность или наличие какого-либо волнения. Показать то или другое означало потерять лицо. С высоко поднятой головой, увенчанной блестящей массой волнистых светлых волос, с полуулыбкой на тонких губах он шел по Священной дороге. Лицо излучало неподдельное дружелюбие, которым всегда так славился Цезарь.

— Это наследник Цезаря! — шептал один из его слуг зевакам.

— Наследник Цезаря прибыл в Рим! — шептал другой.

День был чудесным, небо — безоблачным, но все портила влажность. Из-за нее небосвод потерял две трети обычной голубизны. Вокруг солнца, на некотором расстоянии, сиял ореол, люди показывали на него пальцами и дивились, что бы мог означать этот знак. Кольца вокруг полной луны нередко видели все, но вокруг солнца? Небывалое дело! Исключительный, исключительный знак!

Оказалось нетрудно найти место, где горел Цезарь. Оно все еще было покрыто цветами, куколками и шариками. Октавиан свернул со Священной улицы и встал у стены. Там, пока собиралась толпа, он накрыл голову складкой тоги и стал молча молиться.

Под ближайшим храмом Кастора и Поллукса располагались конторы коллегии плебейских трибунов. Луций Антоний, плебейский трибун, распахнул тяжелую дверь как раз тогда, когда Октавиан убирал с лица плотную ткань импровизированного покрова.

Самый молодой из троих Антониев считался и самым умным из них, но у него имелись свои недостатки, мешавшие ему добиться столь же высокого общественного признания, какого добился его старший брат. Он был полноват, лысоват, смешлив и язвителен, что неоднократно являлось причиной его стычек с Марком.

Он остановился понаблюдать за окончившим молиться юнцом, подавляя желание расхохотаться. Что за вид! Так это и есть внучок Цезаря, его знаменитый наследник? Никто из Антониев не входил в окружение Луция Цезаря, и Луций Антоний не припоминал, чтобы он когда-либо видел Гая Октавия, но это был, без сомнения, тот самый Октавий, и никто другой. К тому же Луций знал, что его брат Гай, исполнявший обязанности городского претора, получил письмо от Гая Октавия, в котором тот уведомлял, что прибудет в Рим в майские ноны, и просил разрешить ему произнести что-то там с ростры.

«Да, это он, наследничек Цезаря. Надо же, какой смешной! Эти ботинки! Кого он пытается обмануть? И куда смотрит его парикмахер? У него волосы длиннее, чем у Брута. Самый настоящий маленький фендрик — посмотрите, как тщательно он укладывает складки своей тоги. И это лучший твой выбор, Цезарь? Ты предпочел этого гомика моему брату? С головой у тебя явно было не все в порядке, когда ты писал свое завещание, дорогой кузен Гай».

— Ave, — сказал он, подходя к Октавиану с протянутой для рукопожатия рукой.

— Луций Антоний? — спросил Октавиан с улыбкой Цезаря, сбивающей с толку.

Он выдержал костедробильное рукопожатие, и ни один мускул не дрогнул на юном лице.

— Конечно Луций Антоний, Октавий, — радостно сказал Луций. — Мы кузены. Ты виделся с дядюшкой Луцием?

— Да. Я посетил его в Неаполе несколько рыночных интервалов назад. Он прихворнул, но был рад меня видеть.

Октавиан помолчал, потом спросил:

— Твой брат Гай сейчас на месте?

— Не сегодня. Он сделал себе выходной.

— Это плохо, — сказал молодой человек, продолжая улыбаться толпе, испускавшей ахи и охи. — Я письмом просил его разрешить мне выступить с ростры, но он не ответил.

— Все нормально. Я могу дать тебе разрешение, — сказал Луций.

Карие глазки его блеснули. Ему понравилась дерзость маленького позера. Типичная реакция для Антониев. Но он ничего не увидел в светлых глазах, больших, окаймленных умопомрачительными ресницами. Наследник Цезаря хорошо скрывал свои мысли.

— Ты можешь не отставать от меня на этих ходулях? — спросил Луций, указывая на ботинки Октавиана.

— Конечно, — ответил Октавиан, без напряжения шагая рядом. — Моя правая нога короче левой. Отсюда такие подошвы.

Луций громко расхохотался.

— Важно, чтобы твоя третья нога была что надо!

— Я понятия не имею, что надо она или нет, — холодно ответил Октавиан. — Я пока еще девственник.

Луций от удивления остановился.

— Это глупо, об этом не говорят, — сказал он.

— Я и не говорю, но также не вижу, почему это должно быть секретом.

— Намекаешь, что не прочь закинуть на кого-нибудь ногу, а? Буду счастлив свести тебя в нужное место.

— Нет уж, благодарю. Я очень брезглив и разборчив… я только это имею в виду.

— Тогда ты не Цезарь. Он валил на спину всех.

— Правильно. В этом отношении я не Цезарь.

— Ты хочешь, чтобы люди смеялись, выслушивая от тебя эти вещи, Октавий?

— Нет, но мне все равно. Пусть смеются. Рано или поздно они будут смеяться над другими вещами. А может, и плакать.

— Хорошо сказано! Очень хорошо! — засмеялся Луций. — Ты бьешь меня моим же оружием!

— Только время это покажет, Луций Антоний.

— Взбирайся наверх, хромоножка, и становись между двух ростральных колонн.

Октавиан подчинился, взошел на ростру и повернулся к своей первой аудитории. Толпа собралась