Аппиевой дороге от Сервиевой стены), Брут решил, что с него достаточно.
— Я отказываюсь терпеть все это дальше, — сказал он Сервилии. — Завтра сделай свой выбор. Или я нанимаю экипаж и ты едешь к Тертулле в Антий, или я велю кучеру вернуть тебя в Рим. Порция едет со мной, а ты — нет.
Сервилия криво улыбнулась.
— Я поеду в Антий и подожду, пока ты не признаешь, что без меня ничего не можешь решить верно, — сказала она. — Без меня, Брут, ты — полный олух. Посмотри, во что ты превратился с тех пор, как прислушался к дочке Катона, вместо того чтобы посоветоваться со своей матерью.
Итак, Сервилия вернулась к Тертулле в Антий, а Брут, прихватив Порцию, поехал от Бовилл к своей вилле на окраине небольшого латинского городка Ланувий. Откуда, если посмотреть в сторону гор, была прекрасно видна великолепная вилла Цезаря, покоящаяся на массивных столбах.
— Я думаю, избрав своим наследником восемнадцатилетнего юношу, Цезарь поступил очень умно, — заметил Брут Порции за обедом.
— Умно? А мне кажется, глупо, — ответила Порция. — Антоний сделает из Гая Октавия фарш.
— В том-то и дело, что Антонию это не нужно, — терпеливо возразил Брут. — Как бы я ни презирал Цезаря, он допустил одну-единственную ошибку, отпустив своих ликторов, а в остальном… Порция, Порция, постарайся понять! Цезарь выбрал столь молодого и неоперившегося птенца, чтобы никто даже из тех, что страшатся собственной тени, не посчитал его за соперника. С другой стороны, этот юноша обладает всеми деньгами и имуществом Цезаря, но, вероятно, еще лет двадцать ни для кого не будет представлять опасности. Он получит достаточно времени, чтобы окрепнуть и возмужать. Вместо того чтобы выбрать самое высокое дерево в лесу, Цезарь посадил семя на будущее. Его состояние будет питать это семя, обережет росток и позволит ему развиваться, никого не провоцируя, ни у кого не вызывая желания подступиться к нему с топором. Этим самым он говорит Риму, что со временем появится другой Цезарь. — Он вздрогнул. — Парень должен иметь много общего с ним и обладать множеством качеств, которые Цезарь в нем разглядел и которыми восхитился. Итак, через двадцать лет появится другой Цезарь. Из лесной чащи. Да, очень умно.
— Говорят, Гай Октавий — женоподобная неженка, — сказала Порция, целуя мужа в нахмуренный лоб.
— Я очень сомневаюсь в этом, моя дорогая. Я знаю Цезаря лучше, чем моего зачитанного Гомера.
— И ты собираешься покорно снести эту ссылку? — строго спросила она, вновь забираясь на свою излюбленную лошадку.
— Нет, — спокойно ответил Брут. — Я послал Кассию письмо, что намерен составить заявление от нашего имени, адресованное всем италийским сообществам и городам. В нем будет сказано, что мы действовали в их интересах и просим поддержки. Я не хочу, чтобы Антоний думал, что мы беззащитны, раз нам пришлось покинуть Рим.
— Хорошо! — сказала довольная Порция.
Не всем городам и селам Италии Цезарь был так уж любезен. В каких-то районах его нововведения привели к потере общинных земель, в других вообще не любили римлян, не испытывали особенного доверия к ним. Поэтому заявление двух освободителей было хорошо принято в некоторых местах, им даже пообещали поставлять рекрутов, если они поднимут оружие против Рима и против всего, за что ратовал Рим.
Такое состояние дел тревожило Антония, особенно после того, как он сам уехал из Рима в Кампанию, чтобы решить там вопросы с нарезкой земельных участков для ветеранов. Самниты этого плодородного региона принялись поговаривать о новой всеиталийской войне под руководством Кассия и Брута. Антоний послал Бруту письмо, в котором резко порицал то, что он и Кассий сознательно или несознательно способствуют мятежу, и грозил им судом за измену. В ответ Брут и Кассий сделали еще одно публичное заявление, умоляя строптивые районы Италии не набирать никаких рекрутов и все оставить как есть.
Помимо антиримски настроенных самнитов, имелись еще и гнезда ярых республиканцев, смотревших на Брута и Кассия как на спасителей, что тоже шло этой паре во вред. В одном из таких гнезд обосновался друг Помпея Великого, praefectus fabrum и банкир Гай Флавий Гемицилл, который обратился к Аттику и предложил этому хитроумному плутократу возглавить консорциум финансистов, желающих одалживать освободителям деньги на цели, которые Гемицилл не назвал. Аттик вежливо отказался.
— Что я делаю лично для Сервилии с Брутом — это одно, — ответил он Гемициллу, — но публичное выступление — совершенно другое.
И Аттик рассказал консулам о заигрываниях Гемицилла.
— Вот и решение вопроса, — сказал Антоний Долабелле и Авлу Гиртию. — Я не еду губернатором в Македонию в следующем году, а остаюсь здесь, в Италии, с моими шестью легионами.
Гиртий удивленно посмотрел на него.
— Возьмешь себе Италийскую Галлию? — спросил он.
— Именно. В июньские календы я попрошу у палаты Италийскую Галлию, а также Дальнюю, кроме Нарбонской. Шесть отборных легионов, вставших лагерем вокруг Капуи, отпугнут Брута и Кассия и заставят Децима Брута дважды подумать, прежде чем что-либо предпринять. Более того, я написал Поллиону, Лепиду и Планку и попросил их передать мне свои легионы, если Децим попытается что-то затеять. Не сомневайтесь, никто из них не поддержит его.
Гиртий улыбнулся, но промолчал. Они подождут, посмотрят и поддержат того, кто сильнее.
— А как насчет Иллирии и Ватиния? — громко спросил он.
— Ватиний меня поддержит, — уверенно ответил Антоний.
— А Гортензий в Македонии? У него давние связи с освободителями, — заметил Долабелла.
— А что может сделать Гортензий? Он еще более легковесен, чем наш друг и великий понтифик Лепид, — презрительно ответил Антоний. — Восстаний не будет. Вы можете представить, что Брут идет на Рим вместе с Кассием? Или Децим? Нет сейчас человека, который отважился бы пойти на Рим. Кроме меня то есть, а мне это и на дух не нужно. Ведь так?
Для Цицерона мир после смерти Цезаря еще более обезумел. Он не мог понять почему. То, что освободителям не удалось захватить власть, он объяснял тем, что они ему не доверились. У него, у Марка Цицерона, при всей его мудрости, его опыте, его знаниях, никто не спросил совета.
Даже его брат Квинт, освободившись от Помпонии, но не будучи в состоянии вернуть ей приданое, утаил от него свое решение жениться на привлекательной молодой Аквилии, наследнице очень хорошего состояния. Таким способом он не только смог выплатить долг своей прежней жене, но и зажить без особой печали. Это совершенно вывело из себя его сына. Квинт-младший побежал к дяде Марку за утешением, но по глупости сболтнул тому, что все еще любит Цезаря и всегда будет его любить, а также убьет любого освободителя, появившегося в поле его зрения. И Цицерон опять впал в гнев, послав Квинта-младшего паковать свои вещи. Не зная, куда пойти, молодой человек примкнул к Марку Антонию — еще большее оскорбление.
После этого все, что мог сделать Цицерон, — это писать письмо за письмом. Аттику в Рим, Кассию в придорожные города и Бруту в Ланувий. Он все спрашивал их, почему народ не может понять, что Антоний — еще больший тиран, чем Цезарь? Его законы — это отвратительные пародии на нормальное законотворчество.
«Как бы там ни было, Брут, — писал он в одном из писем, — ты должен вернуться в Рим, чтобы занять свое место в палате еще до июньских календ, ибо, если тебя там не окажется, это будет концом твоей публичной карьеры, а позже последуют еще большие катастрофы».
Но от одной катастрофы он был в восторге. По слухам, Клеопатра, ее брат Птолемей и ее сын Цезарион потерпели кораблекрушение по пути домой. Все они утонули.
— А ты слышал, что вытворяет Сервилия? — спросил он Бальба, принимая его на недавно приобретенной им вилле Помпея (Цицерон продолжал скупать виллы), и театрально изобразил ужас.
— Нет, а что? — скривив рот, спросил Бальб.
— Она фактически живет один на один с Понтием Аквилой в его поместье! Говорят, у них даже общая
