— Благослови ее господь, она, должно быть, невеста, — обратилась к ним женщина в покрывале.
— Да, мадам, это моя старшая дочь, ее свадьба через двадцать дней.
— Пусть Аллах разрешит все счастливо. А ваш жених так же красив, как вы?
Девушка посмотрела на нее, но ничего не ответила.
— Он ей не нравится, — поспешила с ответом мать. — Ничто ей на свете не нравится. Ей нужны молочные реки да кисельные берега.
— Мне нужен хороший дом, — раздраженно вмешалась дочь. — Ради чего же выходят замуж?
— Как это ради чего? — поразилась женщина в покрывале. — Да разве можно так говорить, девушка? Для кого мы одеваемся? Для кого красимся и белимся? Самые распрекрасные ткани не радуют, если они не куплены мужем!
Трамвай остановился. Беременная с подругой и мать с дочерью вышли. На мгновение воцарилась тишина. Ее нарушила старушка:
— Спаси нас Аллах, отчего это так много мух?
— Да они и впрямь такие нахальные, — поддержала ее женщина в покрывале.
— Что чума — и в доме, и на улице, никакая отрава их не берет. Была когда-то липкая бумажка, но теперь ее не достанешь!
— Липкая бумажка? У меня дома четыре мотка — все новые.
— Где ты взяла, доченька?
— Новый лавочник принес, он открыл магазин неподалеку от нас. Высокий такой, смуглый, как зовут — не помню.
— Интересно, где он ее раздобыл, я повсюду искала…
— Право, не знаю. Я как раз из ванны выходила вчера, слышу — стук в дверь. Пошла открыть, а это он с бумажкой…
— Хороший человек, ей-богу.
— Да, похоже, что добродушный.
Трамвай остановился на мосту. Старуха вышла. Кондуктор закрыл дверцу между женской половиной и вагоновожатым, и трамвай двинулся дальше. Женщина в покрывале сидела, задумавшись. Она вспомнила беременную, ее голубое платье, белую шею, ожерелье и браслеты на запястьях. Вспомнила мать с дочерью. Слова последней вновь прозвучали у нее в ушах: «Ради чего же выходят замуж?»
Память вернула ее еще дальше назад, и она увидела себя с мужем на улице Муску:
— Я голодна, повелитель, голодна…
— В чем дело, жена? Мы только что поели…
— Я не хочу есть. Тело мое голодно, оно желает этот кусок ткани.
— На сколько он потянет?
— На два, самое большее на три фунта.
— Ну иди, моя хорошая, купи.
— Пусть Аллах никогда тебя не отнимет у меня, повелитель.
И она вспомнила, как семь месяцев назад, в рамадан[11], ей принесли документ о разводе… В ушах прозвучали слова, сказанные ею женщинам в вагоне: «Дом без мужчины ничто: пол да стены, — одним словом, могила, да и только…»
И вновь задребезжал бабий смех, но она по-прежнему не видела причин для веселья. В памяти всплыла ее квартирка: гостиная, спальня, ванная… Перед глазами возник вдруг высокий смуглый лавочник с приятным мягким голосом.
С неделю он арендовал магазин неподалеку от ее дома. Она видела его всего дважды. Второй раз вчера в полдень. Она шла мимо его магазина за настойкой опия, и он спросил, не нужна ли ей липкая бумажка: у него будет партия вечером.
Ей вспомнилось лицо старухи и ее сетования по поводу липкой бумажки. Что она ей сказала? Ах да, что лавочник принес ей бумажку, когда она была одна дома. Но это неправда, вчера вечером, выйдя из ванны, она действительно услышала стук в дверь, но это стучал не лавочник, а мальчик-рассыльный.
Ее ложь показалась ей страшной. Почему она солгала? Почему?
Она попыталась найти ответ на вопрос, но не могла сосредоточиться. Перед глазами опять возникла квартирка. Она ясно увидела дверь полутемной спальни, потом самое себя одну на диване, когда дверь за рассыльным уже закрылась; раздражало цоканье деревянных шлепанцев Галилы в соседней квартире, тонкий соседкин голос звал мужа: «Иди же, хозяин Абду, ужин готов».
Снова спрашивала она себя, почему сказала старухе, что лавочник приходил к ней. Почему? «Фантазии… Фантазии… Выдумки беспричинные…» — подумала она, посмотрев на Нил вдоль набережной.
— Булавки, иголки! — выкрик разносчика прозвенел в ушах, когда трамвай замер на следующей остановке.
Кондуктор просигналил в рожок, и вагон тронулся. Она осталась одна на женской половине…
Салахаддин А. ан-Нахи (Ирак)
Великодушный Мади
Перевод Л. Галкиной и А. Васильева
Холм Акир около Суайры — место археологических раскопок, за которым присматривает старикан Мади, настоящий араб, воплощение древних традиций. Мне случилось быть археологом, и я удостоился чести участвовать в первой экспедиции Национального комитета по сохранению древностей. Именно там мне посчастливилось убедиться лично в щедрости простой арабской души.
Мы разбили палатки у подножия холма, где-то на полпути от места раскопок до хижины Мади. Сама хижина была сплетена из прутьев, словно гнездо, и от недостатка вентиляции не страдала. Закрома Мади явно не ломились от запасов, и ему бы туго пришлось, пожелай он накормить всех гостей. Но у наших рабочих хватало муки, чая, сахара и прочего, так что Мади не угрожало расстаться со своей коровой. Мы даже и не представляли себе, что наше появление поставило его перед такой проблемой. Мади в самом деле олицетворял собой простоту — город не коснулся его в этом захолустье. Он истово исполнял несложные обязанности сторожа, разделяя уединение с женой, маленькой дочкой и коровой.
Мади занимался охраной археологических раскопок с раннего детства. Он любил вспоминать немецкие экспедиции, бывавшие в Ираке до первой мировой войны. Было у него в запасе и несколько забавных историй о старых добрых днях, и он частенько лил слезы оттого, что им пришел конец.
Своему делу Мади был предан необыкновенно. Его должностное рвение изводило нас, особенно когда он по ночам бродил вокруг наших палаток со старинным ружьем в руках. Ни одна ночь не обходилась без пары залпов (по меньшей мере) по тому, что он именовал джиннами[12] . Зрение подводило его довольно беззастенчиво, поэтому нельзя было предсказать, когда раздастся смехотворный трах-тарарах, вызывающий лай окрестных собак и якобы посылавший свинцовую смерть джинну. Каждый, кому приходилось вылезать из палатки ночью, должен был убеждать его, что идет свой, а не пришелец из иного мира. Днем мы потешались над рассказами Мади о его ночных подвигах и бесчисленных ворах, которых он изничтожил. Наш смех его ободрял, и вскоре он стал считать для себя обязательным играть роль потешника.
