под проливным дождем, и ни одна капля не падает на него.

Мустафа говорил Фатме:

— Я — мужчина, а ты — женщина. И женщина должна повиноваться мужчине, ведь она для него создана!

— Я повинуюсь тебе, делаю все, что ты пожелаешь, — отвечала Фатма.

В ответ он, вспылив, бил ее по щекам:

— Молчи, когда я говорю!

Фатма плакала. Но уже через минуту эта маленькая, веселая и беззаботная птаха забывала об обиде и начинала смеяться, вытирая слезы, которые текли по ее щекам. А Мустафа закрывал глаза, и ему казалось, что Фатма покорно говорит: «Люблю тебя и умру, если ты меня покинешь». Но Фатма ни разу не сказала ему этих слов.

Однажды, тяжело ступая, Мустафа вошел в кофейню квартала Саади и сказал брату Фатмы Мунзиру Салиму:

— Чтобы ты мог, как мужчина, сидеть среди мужчин, пойди и забери свою сестру из моего дома.

И Мунзир Салим опустил глаза от стыда перед сидевшими с ним мужчинами, с силой закусил губу, резко встал и побежал по улицам квартала Саади.

Когда Фатма увидела брата, занесшего над ней нож, она бросилась прочь из дома. С непокрытой головой бежала она по переулкам квартала Саади, волосы ее растрепались, она звала на помощь. Но нож настиг ее и пронзил ей горло, а мужчины, женщины и дети молча и мрачно смотрели на нее.

Так умерла черноволосая Фатма. Нет она все еще бежит по глухим улочкам квартала Саади, стучится в двери домов, зовет на помощь… Но все двери наглухо закрыты, и нож вновь и вновь обогревается кровью.

Топор дровосека безостановочно и монотонно бил по стволу лимонного дерева, которое стояло во дворе дома. Самиха сидела у окна, выходившего на аллею; время от времени оттуда слышались вопли сумасшедшего парня, сопровождавшиеся стуком топора. Аромат лимонного дерева разносился по комнате, проникал повсюду, сторожил у дверей, будто слепая нищенка.

Резкие, отрывистые крики сумасшедшего проносились над аллеей, долетали до ушей Самихи и, словно дикий зверь, врывались внутрь, пробуждая у нее в крови некое таинственное существо. Ей было видно, как сумасшедший метался по аллее. Несколько мальчишек приплясывали вокруг него, дразнили и кидались апельсиновой кожурой. Его глаза показались Самихе парой больных тигров, дремлющих в высокой траве, там, в чаще леса…

Назойливый лимонный аромат раздражал отца Самихи, измученного болезнью старика, и он решил избавиться от дерева. Не обращая внимания на мольбы Самихи, позвал дровосека. А ведь лимонное дерево с детства было ее другом! Как оно хорошело с наступлением зимы: дождевые капли жемчугом блистали на его листьях, зеленая кольчуга сверкала и переливалась — того и гляди, займется пламенем.

Снова донеслись вопли сумасшедшего, словно рыдания лимонного дерева, доживающего последние минуты. Самиху охватил безотчетный страх. Ей чудилось, будто она владычица небесного свода, полного тусклых звезд…

Самиха была женщиной в расцвете сил. Муж оставил ее несколько месяцев назад. А ведь она готовилась стать примерной женой: стряпать, стирать белье, прибирать комнаты, отдаваться, выказывая страсть, радость, нежность… Ей было десять лет, когда отец залепил ей жестокую пощечину, увидев на ней платье выше колен. Потом, перед свадьбой, замужние родственницы обучали ее, как надо вести себя в постели, как отвечать на похоть мужа, добиваясь гармонии желаний… Но муж был недоволен Самихой: она пугалась и съеживалась от каждого его прикосновения, потом уступала, и ее безответная плоть бесстрастно принимала тяжесть мужского тела… Муж не желал жить с нею: ему нужна была женщина, содрогавшаяся от его близости. Самиха вернулась в дом родителей — помогала матери по хозяйству, а остальное время дня сидела у окна и рассматривала прохожих.

А сумасшедший все прыгал по аллее, крича и отбиваясь от мальчишек. Топор ранил ствол лимонного дерева, острое лезвие проникало в его плоть все глубже и глубже. Размеренный стук врывался в прошлое, разрушал ее связь с детством. Ребенком Самиха могла смеяться без причины, но ее пугала луна. Она не хотела верить, что это всего лишь мертвенный диск, бледно сияющий в вышине.

Необычно резкий крик вонзился в ее сознание. Выглянув из окна, Самиха увидела, что сумасшедший сидит на земле, стиснув руками голову, а кровь так и хлещет у него между пальцев. Мальчишек уже не было — после того как один из них швырнул в него камнем, они убежали.

Необъяснимый ужас охватил Самиху, она отбежала от окна и бросилась на кровать. Аромат лимонного дерева и стук топора смешивались со стоном сумасшедшего. Самиха закрыла глаза, она чувствовала приближение приступа лихорадки. Ей казалось, будто чьи-то пальцы сжимают ей горло, не дают вздохнуть. Хотелось позвать на помощь. Болезненная тяжесть разлилась по всему телу, но вскоре пришло облегчение. Счастье и страх слились воедино, дыхание ее участилось, и она увидела вдруг таинственного незнакомца, того, из ночных сновидений. Он стоял высокий и совершенно нагой. Лишь густые черные волосы покрывали его кожу. Ей хотелось дотронуться до него, но она не могла шевельнуться.

Палаческий топор тупо колотил по лимонному стволу. Незнакомец улыбался. Он стоял у дверей, глаза его блестели. Самиха прохрипела: «Уходи!» — но он широко улыбнулся. Зубы его были ослепительно белыми, а губы — алыми, как замерзшая кровь. Хоть бы сказал что-нибудь! Ей отчаянно захотелось услышать его голос: наверное, он похож на рокот волн, которые бьются о скалы на далеком берегу… Но, когда он стал приближаться, она попыталась бежать и сказала вновь: «Уходи!» Мужчина, казалось, не слышал и продолжал приближаться. Вот он протянул руку, погладил ее волнистые волосы… Губы его шевельнулись беззвучно, но Самиха была уверена, что он сказал: «Милая!»

Всхлипывания сумасшедшего становились громче. Незнакомец взял Самиху за руку и потянул к себе. Самиха не сопротивлялась. Его рука была такой сладостно знакомой. Где она видела эти руки? Она не могла вспомнить, как ни старалась. А мужчина вел ее вперед. Они пересекли широкое поле, где зимние снега встретились с летним солнцем и весенними цветами. Подошли к ветхому дому. Он показался Самихе знакомым. Она видела его раньше. Но где? Где?.. Тьма рассеялась, и ей вдруг представилось, что это тот самый старый заброшенный дом, который, как призрак, маячил в конце аллеи, когда она была ребенком.

Она оглянулась на мужчину и увидела, что тот изменился. Это был уже не юноша, а немолодой человек. Она сразу узнала его. Когда-то, ей еще не было двенадцати, она возвращалась домой. Спускались сумерки, и она спешила. Когда она поравнялась со старым домом, мужчина средних лет загородил ей дорогу. Он больно сжал ее руку и грубо бросил: «Будешь орать — убью!» Он быстро затащил ее в дом, сорвал платье… Грудь у нее только начинала формироваться, но была уже гладкой, упругой. От него пахло дымом, как от потухшего костра. Самиха с волнением посмотрела на мужчину, который пришел к ней после стольких ожиданий. Ей хотелось броситься к нему, спрятать голову у него на груди. Но она опять услышала предостерегающий голос: «Убью, если крикнешь!» И она не сопротивлялась. Ею овладело желание, такое новое для нее, оно возникло глубоко внутри, согревая ее, и она тихо лежала в ожидании тела мужчины, дымного тела, напоминавшего потухший костер.

Вновь донеслись крики сумасшедшего. Самиха старалась не обращать на них внимания, но вопли становились все громче, они напоминали рычание зверя. Наконец она не выдержала и, вскочив с кровати, подбежала к окну. Выглянув наружу, она увидела, что сумасшедший все еще сидит на земле, отбиваясь от парикмахера и бакалейщика, которые стараются перевязать ему рану на голове, и дико воет.

Самиха не пыталась больше вернуться в старый заброшенный дом и укрыться там в вечерней мгле с незнакомцем. Она не могла оторвать глаз от сумасшедшего, который катался по земле, размахивая руками и