Известны и мистификации, преследовавшие, можно сказать, цели политические, патриотические. Одной из таких подделок, получивших широкую известность, стала чешская «Краледворская рукопись», сыгравшая заметную роль в становлении национального самосознания, в борьбе с иноземным, немецким, влиянием.

Мне довелось заглянуть в лабораторию тех, кто создал этот шедевр, этот псевдопамятник, и встретиться с теми, кто поставил точку в его загадочной истории.

А началась она в сентябре 1817 года. В костеле чешского городка Двур Кралове-на-Лабе молодой филолог Вацлав Ганка обнаружил листки пергамента с древним текстом. Как вскоре установили, на них были записаны прекрасные поэтические произведения XIII–XIV веков, воспевающие героическое прошлое чешского народа.

Эти эпические небольшие поэмы и лирические песни в древности якобы исполнялись под аккомпанемент народного инструмента «варито». Читатели увидели в них не только памятник языка и поэзии, но и источник знания об обычаях, быте древних чехов — одним словом, чуть ли не ключ ко всей их истории. Особо выделяли пять героических песен, в которых воспевались исторические события: изгнание поляков из Праги, поход саксов на Чехию в 1203 году, вторжение татар в Моравию, подвиг чешских героев Забоя и Славоя, обративших в бегство войска чужеземного короля. В песнях рассказывалось о том, как богатырь Людек сражался с недругами, а другой отважный воин, Ярослав, разбил при Оломоуце татарскую рать летом 1241 года; как пражский князь Неклан и его воевода Честмир победили гордого Власлава и освободили из плена красавицу княжну…

В тогдашней атмосфере борьбы за национальное возрождение, за восстановление в правах чешского языка и литературы находку восприняли как дар Божий. Впрочем, нашлись и скептики, усомнившиеся в рукописи, которую стали называть Краледворской (КР) — по месту находки. Почти одновременно приятелями и коллегами Ганки в разных местах были обнаружены еще три старинные рукописи, в том числе Зеленогорская (ЗР). Вокруг манускриптов (КЗР) почти тотчас же возник спор, продолжавшийся более полутора столетий.

Противники подлинности рукописей считали, и не без оснований, что их изготовил В.Ганка и его друг Й.Линда. Не буду вдаваться в подробности, ибо все перипетии многолетней борьбы вокруг рукописей заняли бы слишком много места. Скажу лишь, что шла она с переменным успехом: то одерживали верх сторонники КЗР, то побеждали их оппоненты. Не раз проводились всевозможные экспертизы — палеографическая, историческая, лингвистическая, наконец, химическая. Считали, что изготовить КЗР в 1817 году было бы чудом химии. Но если предположить, что Ганке и Линде помогал кто-то третий, химик и знаток старинных рецептов красок, то чудо вполне могло случиться. И его нашли — этого третьего, обеспечившего технологическую сторону подделок. Им оказался друг Ганки, художник-реставратор Ф.Горчичка. Оставалось докопаться до того, как были созданы рукописи. Это удалось уже в наши дни неутомимому исследователю, чешскому писателю Мирославу Иванову.

По собственному признанию, его поддерживала вера в то, что с помощью современных методов, достижений науки и прежде всего химии распознать подделку будет не так уж трудно. Придавало оптимизма и то, что к работе по исследованию рукописей были привлечены профессионалы-криминалисты. К их услугам было оборудование Института криминалистики, где и проводилась экспертиза. Кроме них, в группу вошли еще двое: Иржи Йозефик, художник-реставратор (специалист такого профиля никогда ранее не участвовал в исследованиях КЗР), а также доктор Шонка, переводчик, привлеченный, однако, по той причине, что являлся сторонником подлинности рукописей, и ставший, как говаривали в старину, «адвокатом дьявола». Собирались два раза в неделю вечерами, после окончания рабочего дня. Результаты всех экспериментов тщательно регистрировали в протоколах, которые потом были изданы с приложением сотен фотоснимков и десятков чертежей и рисунков.

Следствие по делу рукописей длилось около трех лет. Пользуясь современными научными методами и имея в своем распоряжении новейшее техническое оборудование, исследователи медленно, но верно продвигались вперед.

Удалось обнаружить довольно много промахов, изобличающих авторов мистификации. Наконец установили главное: текст рукописей — Краледворской и Зеленогорской — написан на палимпсесте, то есть на пергаменте, с которого соскоблили прежний и нанесли новый, якобы более старый, чем уничтоженный, текст. Это означало, что КЗР не являются древним памятником, а созданы в более позднее время, то есть это мистификация, талантливая, даже гениальная, но подделка.

Тайны больше не существовало. И пятеро энтузиастов, пятеро упорных литературных детективов, разошлись по домам с чувством выполненного долга.

Здесь возникает нравственная проблема. Может ли неправда, в данном случае литературная подделка, служить возвышенным идеалам, задачам национального возрождения? И можно ли в таком случае признать ее piaf raus — святой ложью и оправдать?

Еще в прошлом веке русский академик В.И.Ламанский писал по поводу «Краледворской рукописи», что такого рода подделки и обманы были стимулом национальных, даже, можно сказать, революционных мечтаний ускорить во что бы то ни стало подъем народного самосознания. Но, говорил он, нравственные цели не достигаются безнравственными средствами.

В кратком рассказе эта история выглядит почти заурядной. Но ведь из-за рукописей шла чуть ли не братоубийственная война, совершались самоубийства и даже убийства. А с другой стороны, в чуде возрождения в прошлом веке чешской культуры, словесности, Краледворская и Зеленогорская рукописи сыграли выдающуюся роль. Они словно проложили фарватер, по которому впоследствии пошло развитие отечественной поэзии с ее идеями борьбы за свободу, национальную самобытность и гражданственность. Может быть, это прозвучит парадоксом, но, несомненно, за двадцать лет до К.Г.Махи у чехов возникла великая поэзия. Да только ли поэзия! Вспомним созданные на их тему произведения Сметаны, Дворжака и Фибиха, картины и скульптуры Манеса, Алеша, Мыслбека…

Так что далеко не все однозначно в этой драме.

Мне посчастливилось увидеть уникальные манускрипты, подержать их в руках. Они хранятся в специальном сейфе подземного хранилища Национального музея, что на Вацлавской площади в Праге.

Осторожно беру в руки небольшие листки, и как-то не верится, что держу те самые уникальные странички, чья драматическая судьба превосходит иной роман.

Впрочем, я несколько удивлен. Какие они маленькие. Хотя и знал их формат (10x8 см), но, казалось, размером они должны соответствовать своему историко-литературному значению. Исписаны листы мелкими, словно пожухлыми, бледно-кирпичного цвета буквами без разделения на слова, характер письма книжный, готический.

— Не часто доводится показывать этот уникум, — говорит хранитель архива. — Стараемся не беспокоить рукописи. Последний раз, если не ошибаюсь, пришлось их потревожить несколько лет назад, когда проводилась экспертиза.

Интересно было узнать и мнение литературоведов, их отношение к проблеме КЗР.

Хотя рукописи и мистификация, заявили ведущие научные сотрудники Института чешской и мировой литературы, роль, которую они сыграли в культурном развитии страны, в особенности в первый период национального возрождения, отрицать не приходится. Своего рода историко-литератур-ный парадокс: подделка способствовала благородной идее.

В первый период национального возрождения отсутствие в чешской литературе древних произведений, которые бы свидетельствовали о самобытности народа, воспринималось как подлинное национальное несчастье. Неудивительно, что в этих условиях нашлись энтузиасты, которые пожелали восполнить этот пробел любыми средствами Эти люди были молоды, но, несмотря на возраст, обладали первоклассной для того времени филологической подготовкой. Преисполненные романтического порыва, они отважились на подлог во имя, как им казалось, «святой идеи». То, что произошло позже, они не могли предвидеть, а именно — травлю националистами всякого объективного исследователя, пытавшегося раскрыть истинный характер рукописей, когда они уже сыграли свою роль и когда стало невозможным «терпеть ложь и попустительствовать ей в науке».

Что касается лично Ганки, то он, как никто, был подготовлен к роли мистификатора — прошел школу