ушел к своим друзьям, жившим в Антиуме. Такая радость! Обоих переполняли любовь, страсть, тоска. И Сулла, утолив страсть и голод, усадил мальчика к себе на колени, обнял его и чуть не заплакал.
– Я провел слишком много времени в этом мире, – сказал он. – О, боги, как жалко, что я этот мир потерял!
– Мне так не хватает тебя! – сказал мальчик, прижимаясь к Сулле.
Наступило молчание. Метробиус чувствовал, как Сулла судорожно вздрагивает от сдерживаемых рыданий. Увидеть бы, как Сулла проливает слезы… Но мальчик знал: слез не будет.
– В чем дело, милый Луций Корнелий?
– Все мне надоело. Эти люди наверху так лицемерны, так скучны – прямо смерть! Хороший тон и хорошие манеры, когда они в обществе. И грязные удовольствия втихую, когда они думают, что их никто не видит. Этим вечером мне трудно скрыть презрение.
– Я думал, ты счастлив…
– Я тоже так думал, – сказал с отвращением Сулла, и вновь воцарилось молчание.
– Почему ты пришел сегодня?
– О, я был на званом обеде.
– Ничего хорошего?
– Ни для тебя, ни для меня – ничего. Но по их-то мнению, обед был блестящий. Все, чего хотелось мне – посмеяться. Но по пути домой я понял, что мне не с кем и поделиться. Не с кем!
– Кроме меня… Так ты мне расскажешь?
– Знаешь, кто такие Лицинии Грассии? Метробиус сидел, разглядывая ногти.
– Я – маленький шут, актер, – сказал он. – Что я могу знать о знатных семействах?
– Семья Лициния Грассия столетиями снабжает Рим консулами, иногда – верховными жрецами. Они сказочно богаты, и родятся у них люди двух типов – бережливые и изнеженные. Отец этого Красса Оратора был из бережливых. Он и придумал этот смехотворный закон об ограничении роскоши – ты ведь его знаешь.
– Ни золотых тарелок, ни пурпурных одеяний, ни устриц, ни заграничных вин – да?
– Да. Но Красс Оратор – он, кажется, не ладил с отцом – обожает роскошь. А Квинт Граний, акционер, нуждается в политических услугах Красса Оратора: тот ведь – плебейский трибун. Поэтому Граний устроил сегодня обед в честь Красса Оратора под девизом: «Начхать нам на закон Лициния».
– И поэтому тебя пригласили? – спросил Метробиус.
– Меня пригласили, потому что в высших кругах – в кругах Красса Оратора и Квинта Грания считают меня, видимо, подходящим малым – ведущим жизнь столь же низкую, сколь высоким было рождение. Я думаю, они полагали, что я заголюсь и спою им парочку похабных песенок. А я все это время портил настроение Колубре.
– Колубре?
– Колубре.
Метробиус присвистнул:
– Ты действительно высоко залетел! Я слышал, она требует серебряный талант за иррумацию.
– Возможно. Мне она предложила это бесплатно, – сказал Сулла, ухмыляясь. – Впрочем, я отказался.
Метробиус вздрогнул:
– О, Луций Корнелий, не нажить бы тебе врагов в обществе, к которому принадлежишь по рождению. У женщин вроде Колубры – огромная власть.
На лице Суллы появилось отвращение:
– Тьфу! Нассать на них!
– Это им поди по вкусу пришлось бы, – задумчиво сказал Метробиус.
Шутка удалась, Сулла засмеялся.
– Там было несколько жен – из тех, кто посмелее, с мужьями, заклеванными чуть не до смерти: две Клавдии и одна особа в маске, которая настаивала, чтобы ее звали Аспазией, но которая, я отлично знаю – Луциния, кузина Красса Оратора. Помнишь, раньше я изредка с ней перепихивался?
– Помню, – слегка помрачнел Метробиус.
– Кругом – золото и тирианский пурпур, – продолжал Сулла. – Даже полотенца из тирианского пурпура и расшиты золотом! Надо было видеть, как слуга, улучив момент, когда господин не видит, вытаскивал обычные полотенца, чтобы подтереть пролитое кем-то вино – полотенца из пурпура, конечно, в ход не шли.
– Тебе было неловко, – понял Метробиус.
– Мне было неловко, – подтвердил Сулла со вздохом. – Ложа были инкрустированы жемчугом. Честное слово! И гости корябали их ногтями, чтобы повытаскивать все жемчужины до единой, а потом заворачивали жемчуг в салфетки, расшитые золотом по пурпуру. Учти, там не было ни одного человека, который не мог бы запросто купить то, что он украл.
– Кроме тебя, – Метробиус откинул со лба Суллы прядь волос. – Ты не взял ни одной жемчужины?
– Я бы скорее умер, – Сулла пожал плечами. – Какие-то там речные пузыри…
