в принципе все кажется слишком дорого, этим гражданам, лауреатам и прочим счетоводам. Ночь содрогается от ужаса, хотя она кое-что успела повидать на своем веку. Она знавала удары сапогом, оставляемые на память. А австрийские социалисты? Хороши: они теперь стали разговаривать с этими на своем домашнем языке! Напиваются вместе. Но эти никогда не станут надевать теплые домашние шлепанцы, собираясь покататься на саночках с этими красноязыкими (вы правильно всё прочитали, у них ведь только языки красные!). Многие это знают или хотя бы звон слышали. У красных теперь, при их нынешнем вожде, одно дело чести: не лить воду на мельницу коричневых националистов! Они теперь в нашем родном правительстве, и народ не возмущается, потому что народ знает местные порядки. Не происходит даже массового возврата партийных билетов (последнее дело) в ходе социального выцветания канала из красного в розовый. Эти новейшие, только что наросшие в ходе долгого сидения на скамье меньшинства мускулы правительства (которые набрасываются на любое меньшинство, какое только им повстречается) не позволят ни одной травинке пробиться к родному небу. Теперь они осмелели и в качестве членов коллектива фирмы «Аустриа» (гипс & надгробные плиты) выходят из своей собственной мрачной тени к микрофону. Готовят свое собственное возвращение, как обыкновенный домовый гриб, который любит расти там, где все время мирно струится вода. Особенно в сельских краях, и прежде всего в Каринтии (исключая Тироль, Зальцбург, Форарльберг, Нижнюю и Верхнюю Австрию, Штирию, Бургенланд, Вену и — что там еще? Отзовитесь! Все должно быть записано!), где туристы подпрыгивают, как форельки в воде, как только им покажешь достопримечательность. В петенциарном хозяйстве и тюремной политике, где отчетливо просматривается культура, человек, представляющий полный набор строительных заготовок для начинающих под названием «Право и бесправие — смышленому ребенку для самостоятельной сборки», разинув пасть, нагло хохочет республиканской публике прямо в лицо, прыгая через костер в день весеннего солнцестояния — разумеется, в сугубо частном кругу. Возможно, на пару с какой-нибудь девчонкой, которая родит, если сможет. Все в согласии с природой, а не вопреки природе, наше правило: работа с населением, но не изнасилование! Как минимум это касается женского контингента, самого неорганизованного из всех великих беспорядков. У хозяев дойной коровы по имени экономика всегда было достаточно времени и поводов заняться спортивными тренировками. А также — отсортировкой всякого дерьма. И на этом окончательно замыкается круг чистого повествования, и мы в последний раз погружаемся прямо в природу, пока позволяют ее закрома. На небе стоят солнце, луна и звезды, хотя и не все одновременно. Между тем случилось чудо чудное. Запрокиньте свои безобразные головки, вглядитесь! Видите? У вас и на зонтике то же самое! Немедленно посмотрите! Не смотрите больше ни на что! Это мой вам добрый совет. Не хмурьте лоб и держитесь подальше от желтой полоски посередине! Старая поэтесса, главная героиня всего этого повествовательного беспорядка, — но ведь трава тоже растет так, как ей заблагорассудится, — видит правду так, как ей ее обычно представляли, — и хватит о политике. Именно по той причине, что политики вечно правы, пусть книги на этот счет помолчат. Будущие доценты и нынешние ассистенты хотят говорить не о стихах, а о подлинной жизни философа. О том, от кого больше ничего не осталось, кроме пары кубометров сочинений да пары крепких башмаков, которым негде больше странствовать. Ассистентам больше нравится сидеть на этой горе и смотреть вдаль. Философ одной своей маленькой частицей принадлежал когда-то этой женщине, помимо своей собственной жены. Как и почему он так решил? И как удалось этой старой женщине вырваться из-под прокатного стана его мыслей, полностью сохранив свой волосяной покров (с небольшими повреждениями)? Это — прошлое, и тоже ложь. С ней еще долго не удастся покончить, ожесточенно думает она. Ей предстоит еще написать большое произведение, всего одно — и всё! Кроме того, она хотела бы хоть раз лечь в постель в объятиях любви, да так и остаться лежать, неслышно взывает она к лесорубу. Он скоро снова придет к ней на гору, ведь нужно же ему хоть раз поесть как следует. В вопросах любви она мыслит либерально, то есть больше любит думать о себе, чем о других женщинах, и больше о любви, чем о других проблемах. Лучше всё, чем ничего! Для таких мыслей она еще не слишком стара. На ней: джинсовая юбка с пуговицами спереди, блузка, вязаный джемпер. Она дожидается, пока стемнеет. Темнота — верный друг старости. Ассистенты философа скоро отправятся в Грецию, в отпуск. Они приглашают друг друга в компанию, они не могут отделиться друг от друга, кроме тех случаев, когда делают карьеру, — тогда один карабкается на плечи другого. Такие люди (а вовсе не зеркало заднего вида в вашей машине) должны объяснять вам, как устроен мир! А тогда философ не позволял этой женщине даже заглядывать в лицо миру. Теперь его бывшие ассистенты сбиваются в прожорливые отряды и, как Ганнибал, отправляются в путь через Альпы или в Эльзас, в лучшие рестораны. Доставить себе едой персональное удовольствие — сейчас это так модно! Именами ресторанов ассистенты обмениваются словно паролями, символизирующими ежегодную борьбу между летними оркестрами и сценическими площадками в Зальцбурге: Караян или ничего! Жизнь или Караян. Однако старая женщина никогда не отважится схватить за полу сзади кого-нибудь из этих молодых мыслителей. Да и они, со своей стороны, предпочтут молодую даму, которой чуть-чуть на всё наплевать. Они хотят жениться на ней и завести детей. Именно у такой женщины они выпрашивают фотографию, чтобы носить ее с собой в бумажнике. Зато старая женщина воплощает собою совместную сторону (то есть лучшую половину) искусства, но сбегающие прочь ассистенты ей не верят. Они отправились тогда на погребальную процедуру, устроенную городскими властями Вены, но давно уже вернулись оттуда. Это были похороны философа. Центральное кладбище по своим размерам почти не уступает Вене. Те, кто едва не сделался убийцами старой женщины (там, в Кюбе), стоят перед могилой, которую вырыли не они. Наплевать на политику. Один из тех, кто тоже был свидетелем ее мучений в Кюбе, послал старой женщине привет издалека — так, на пробу. На обратной стороне открытки. Такие открытки — вопрос открытый, зависит от того, какие у отправителя взгляды. Есть такие фотографии, которые почте не доверишь, и не случайно. Университетские архивы готовы заплатить целое состояние, чтобы кое-какие фотографии исчезли с лица земли навсегда. Имеются в виду разные забавные странности. Подобные пивным бутылкам, в которых как бы случайно оказывается вино. Краткий ознакомительный курс мог бы снять все вопросы навсегда: например, полезно узнать, что философ кормил старую женщину принудительно, он набивал ее едой. Как гуся. От такого ни один ребенок в Африке не умер бы с голоду. Вот так все взаимосвязано. Бедность и извращенность. Обаяние и тщеславие. Высокомерие и искусство. Кстати, точно известно, что философ был аскетом (не ацтеком! не апологетом!). К тому же он долгое время занимался спортом, как и подавляющее большинство тех, кто обретается в наших долинах. Ох уж эти проклятые ледники! После смерти философа старая женщина немедленно уехала из Вены. Госпожа Айххольцер ни минуты не желала больше находиться в одном городе с отбросами мертвеца, присланными по почте (с его ассистентами!), в городе, который и без того давно был передан в распоряжение бессмертных мастеров золотого века оперетты. Немедленно за город, на свежий воздух; ассистенты тоже все как один придерживались этого мнения, словно все они превратились в богов и имели право ею распоряжаться. Когда она будет жить за городом, мы сможем ее спокойно навещать, сможем писать о ней в тиши, сколько нам заблагорассудится, а она, надо надеяться, не напишет о нас ничего уникального. Госпожа Айххольцер и ассистенты, собирающиеся все вместе где-то в общем убежище, — это противоречит идеологии наслаждения! Причем полностью! Эта женщина — единый отряд своего пола. Она еще не слишком стара, чтобы научиться чему-то новому. Но она уже неспособна затеять ничего нового. Она до конца скрывает от лесоруба свое намерение подрессировать его. Хозяйка всегда заботится о благе других. Ее стихи никогда не бывают выигрышными номерами в лотерее литературных издательских программ, потому что их не печатают. У нее нет сердца, раз она доверяет стихам свои интимные дела! Она никогда и не была добросердечной. Но она была лихой девчонкой. Она и раньше-то не была такой уж юной. Кажется, никому и никакими побоями не удалось выбить из нее мольбы о любви. В определенном смысле женщины с трудом поддаются воспитанию. При этом она могла уютно попивать кофе и Кафку. Сидя за накрытым столом. Ее не приглашают ни на какие симпозиумы — ни внутри страны, ни за границей. И все же у каждой женщины есть эта потребность: заставить и других разделить с ней ответственность! Ее коварные фантазии еще и зарифмованы. Но они слабо удерживаются в каркасе стиха. Перед дверью туалета — отчетливые пятна от брызг. Лесоруб уже принес ей из магазина единственно действенное противоядие, которое постепенно стирает и разрушает пол, но само пятно все же остается. Как после войны, когда была устроена большая чистка, и касалась она людей, к которым раньше все хорошо относились, а теперь им совсем не хотелось страдать. Старая женщина хвастливо заявляет, что до сих пор не может постигнуть философию во всем ее объеме, и, хотя она каждый день освежает в голове свои успехи, ничего нового больше внутрь не проникает (отложения извести в сосудах!). Благодаря искусству она стала почти бессмертной. Она уже не так невежественна, как во времена философа. Слышите? Какой противоестественный крик раздался, это среди