присутствие: человек, лесник — неизвестно. Она едва завидела своего Эриха, и сонная артерия у нее на шее забилась от радости. Его тело стало существенной частью ее хорошего самочувствия. Вот это человек! Этот смог бы вытряхнуть ее из искусственных туфель ее искусства, как сор! Побудить ее к гигантскому прыжку прямо в жизнь, и все это — в ее возрасте. Только теперь, приобретя опыт работы с этим человеческим агрегатом, она сможет создать великолепное старческое произведение искусства, обдумывает она свои дальние планы, заглядывая в будущее. Начинают, наконец, наполняться ее кувшины, причем отнюдь не доморощенным молоком. Но ее умение за всем этим не поспевает. На Эриха не навесишь ценник в виде стихотворения, Эрих молча будет хлебать ее ложкой, сидя в своей клетке. Никому ни слова! Она за всё заплатит, если надо. Но цену она менять не собирается. Чего он стоит, то и получит наличными. Не понравится — деньги назад. Молодому мужчине нужна независимость, а ей нужен молодой мужчина. Сейчас он пока там, в этой неизмеримой тишине, называемой бранным словом «природа», но скоро он явится из своей холодильной камеры! Уже сейчас он встает перед ней, в чистом виде плод ее воображения, подступая к самым глазам. Как тошнота. Она тихонько сидит на своей лавочке. Смотрит. Эту лавочку он сделал когда- то собственными руками, вместе со своими детьми, приходя из тогдашнего, утраченного ныне рая: из дома! Милый дом, как славно запереться в нем. Мой! Мой! Всё. Он мой! Она сняла вязаную кофту, она надеется благополучно перенести даже этот незначительный холод прошлого без защитного чехла. Как же все это будет в действительности? Каждый вечер она забирается под одеяло с электрическим подогревом. Скоро вместо этого одеяла у нее будет Эрих — всегда наготове, как в раю. Ее внешняя форма сделалась теперь совсем непривлекательной. Ее тело — это замкнутая система тщательно выдуманных болезней (просим вашего сострадания!), и эта выдумка гораздо лучше, чем ее стихи, — ведь болезни легко объяснимы, если принять во внимание ее возраст. Впрочем, ее болезни крайне разнообразны и между собой не рифмуются. Она никогда не решается выходить в лес без своих пенсионных документов: ведь пенсия много для чего может пригодиться! Приходя от этого в восторг, она перечитывает свои стихи, среди которых нет-нет да и промелькнет симпатичная кучка, достойная добротной золотой рамочки. Она так любит записывать маленькие старческие гадости, это так приятно. Свинство в одном сияющем направлении: секс, в котором она, по ее мнению, разбирается. Она знает все еще с прежних времен, когда в моде были другие технические приемы. Смолоду привыкла, а потом отвыкла. Сексуальные практики изменились, как и всё вокруг. Ей и сегодня приятно вспоминать, какие гнусности и гадости она позволяла себе со своими партнерами. Для своего времени она (как ей кажется) очень далеко переступала рамки дозволенного. И где же она нашла себе приют? В подштанниках философа, в постоянной течке! Этого не простит ей никто из тех, кто хоть раз слышал и понимает слово «философия». Она хитро утверждает, что может улучшить свои стихи, если к ней в постель заберется лесоруб. Он должен стать ее личным слугой, гнуть перед ней спину. Вчера лесоруб опять лютовал, он пристрелил косулю, просто потому, что ему так вздумалось, поддавшись минутному чувству. Вместо того, чтобы утолять ее чувства. Вечно он нашпигован орудиями убийства. А если об этом узнает старший лесничий? Она с дрожью в голосе говорит об этом Эриху, который стоит на тропе среди кустов. Вот он опять — страх перед тем, на что он может оказаться способен. Чтобы как-то унять его бушующую ярость, она начинает говорить о себе, она продолжает злить его своими причудливыми намерениями: она, мол, получает достаточно денег, их хватит на двоих! Как минимум раз в год (раньше — чаще) она ездит в город и в Культурном центре выступает перед теми, кто всегда хочет быть в центре событий, читает что-нибудь из своих скандальных воспоминаний о философе, которого знает всякий (и всякий наверняка радуется, что ему не довелось познакомиться с ним лично!). Тяжелое тепло ее тела озаряется светом лампы. Она получает свой писательский гонорар и едет обратно, домой, к Эриху. Позже, потом, я смогу купить тебе даже настоящий костюм, нежно обещает ему она. Он говорит ей о своей жене и детях, косноязычный от ужаса, прячась за свое ружье. Этого человеческого скопления и его игр больше нигде не видно. Старая женщина снова опережает его в своих мыслях, как ему угнаться за ней? В молодости самое время учиться, отвечает ему госпожа Айххольцер, желая присвоить себе его молодость. Она хочет кое-чему поучиться у его молодости. Получится ли? Она пишет стихи о любви и сама верит в то, о чем написала! Она — темный силуэт на ярко освещенной двери времени, и существует только одна дверь наружу. Она словно тень на той бумаге, которую пачкает своей писаниной. Эрих живет теперь: второй этаж, направо. Ни имени, ни таблички на двери. Ничего. В кирпичном строении, принадлежащем общине. Сооруженное для рабочих и этим рабочим на вечную память. Даже имени на двери нет, да его и так все знают, в этой комнате живет один только сон. Сам он — ничто, да его тут давно и нет. Старая женщина покрывается холодным потом от страха, что скоро тоже уйдет, а назад ей будет не вернуться. Может так случиться, что ее сон будет длиться вечно. И вот уже звери тихонько крадутся вокруг ее дома, чтобы только никто не обратил на них внимания. Здесь с недавних пор живет дикарь. Спозаранку он порой уже постреливает. Он теперь и для людей стал опасен. Кому это интересно. Кошка выблевывает на пол комочек яда вперемешку с кровью. Эрих рвет на куски лисиц, в клочья разносит барсука, бродячей собаке он отрывает правую переднюю лапу. Какой-то человек эту собаку потом пригрел. Эрих не видит, как проходит день, он отворачивается. Он под завязку накачан спиртным. Его в пивной даром угостили. Раненный жизнью и ее представителем — егерем, он, совершенно пьяный, тащится наверх к старой женщине. Он несет рюкзак. Некто вставил однажды ключ в его дверь и всё разграбил. Его жена забрала с собой всё, прежде всего детей. Старая женщина может голову себе свернуть, он ничего не заметит. Она хочет сердечно с ним соединиться: как из числа два получить число один? Люди над этим уже сейчас смеются, когда ничего еще не произошло. Всякая старуха, как известно, — самое слабое звено в цепи природы, в этой сети магазинов, торгующих по сниженным ценам. В ней каждый может совершать свои гнусности, да еще требовать за это деньги. Во всех филиалах продается одно и то же, разнообразие ассортимента ликвидировано, причем из экономических соображений: у кого много разного, тот лишь немногое из этого принесет другим! Тропинки светлыми пятнами подрагивают сквозь стволы молодых деревьев. Он вполне мог бы, прежде чем она заметит, спуститься к ее дому по так называемой верхней тропе, ведущей мимо погашенной угольной кучи. Пусть себе спокойно думает, что она его пропустила. Он, конечно, прихватит с собой ружье, а лучше бы ухватился за этого подержанного человека: старую поэтессу. Она заслонит его собой и защитит. Рядом со зданием потребительской кооперации стоит огромная организация из членов и управляющих этими членами. У них у всех в глазах рябит от разглядывания и сравнивания цен. На ходу Эрих думает о своих детях, как они там. Солнце скоро зайдет. Старая женщина торопится сказать слова привета одному молодому человеку, который должен стать ее родиной, сосудом, в котором она задохнется. На ней яркая одежда. Она влюблена и требует ответной любви. Она не может больше ждать. Однажды от резкого перепада давления она потеряла равновесие и скатилась вниз по подвальной лестнице. Это может вновь случиться с ней в любой момент. Однако: сегодня она это падение подстроит сама. Тот, кто роет другому яму. Она ощущает себя почти как девушка первой свежести, такая красивая, такая умная, но только свет лучше бы выключить. Лесоруба страстно любят, но он об этом ничего не знает, потому что сам по-прежнему страстно любит свою жену. Лесоруб как лес, в котором он ведет себя как преступник, — прежде всего он предназначен для свободного времяпрепровождения и спорта. Он просто этого еще не знает. Лес находится в состоянии клинической смерти и тоже об этом не знает. Он пока еще стоит на обычном месте, но может в любой момент исчезнуть, как сценическая декорация. Там, где раньше люди находили теплый полог, стоит сегодня тупая тишина, прерываемая шорохом химии. Некто в джинсах разрывает себя самого на части, сгорая от ярости. Солнечные лучи лежат на земле, ветви не могут больше ничего удерживать. Птицы молчат. Есть одна неудобная кое для кого телепередача про все это. Она идет в двадцать пятнадцать. Доведется ли госпоже Айххольцер это увидеть? Ветер пахнет прохладой. Все по-прежнему, все на своих местах, но очень скоро все изменится. В список Эриху она записала разные интимные предметы, самые неприличные из них — дезодорант-спрей и лосьон «Интим». Продавщицы стрельнули глазками в Эриха и со смехом предложили ему кроме этого шампунь для увеличения объема волос. Многие ездят теперь на своих машинах в пивную в соседнюю деревню, как будто тут своей нет. Пенсионерам из-за этого приходится поздно вечером крутить баранку, а им давно уже пора быть в постели. Но им кажется, что они пока еще хоть куда. Создатели этих машин для среднего класса просчитали всё (им приходилось брать в расчет самое худшее), когда проектировали их. Группы туристов теряют своих членов в том числе и в результате естественного отбора. Лесоруб лишился работы из-за пьянства. В пивных сейчас приветливым золотом сияют крышечки пивных бутылок. Это — единственное золото, к которому влечет безобидных бедолаг. Тех, кого обидели. Объявили ничтожествами. Их стерли, как едва заметные карандашные штрихи на бумаге. Эти следы на песке перед приливом. Полки в магазине все уставлены чистящими средствами и защитными порошками, всякий недуг,