порослью, что-то вроде грибов, она еще всех нас отравит! Она уже забыла, чему научилась у философа. У нее ведь в голове нет холодильника. И еще: ведь философ всё записал, так откуда же они ползут, эти мысли? И они тоже из материнского чрева, хотя это обычно отрицают! Философ прославился не по праву, но кто помнит сегодня, что основой послужили старческий дебилизм и хронические запоры, а дальнейшие построения есть грандиозное мошенничество! В конце концов, никогда не догадаешься, из каких гнойных источников черпает тот или иной мыслитель. Под конец он даже кроссворд не в состоянии был разгадать и без видимых причин начинал вдруг раздеваться перед публикой. Хихикающие гроздья добровольных помощников вешались на него и свисали с него со всех сторон. И все же: почтение, почтение и еще раз почтение перед всем этим! И причина немаловажная. Дело в том, что для оценки всего творчества на сегодня мы всегда привлекаем достижения прошлого. Даже если от всего этого осталась лишь кучка на асфальте. А вот пожилой дамы в ассортименте этих личностей нет вообще. Если ее кто-то захочет купить, придется отправиться на склад персонально за ней. Она никому не была родимым домом, а сегодня это означает: прочь! убирайся на все четыре стороны! Сегодня эта бывшая любовница уже ничего не скрывает, даже и не думает что-либо приукрашивать. Она — практическое руководство по очернению бывшего любовника. Этим она никак не может вызвать одобрение у ее сожителей по дому (съемщиков разума). При этом она сама еще и растения выращивает! А лесоруб у себя дома наверняка не одну наседку до смерти затрахал, за неимением лучшего, есть у нее такое подозрение. Она же хочет предоставить ему для его дел гораздо более качественную подстилку. Но он не был тем, кем она его считала. Он был пастухом, но не господином. Он был безродным слугой. Не удалось ему выстрелить в десятку, чтобы завоевать себе родину. Он — беднейший из бедных, и ему суждено, к сожалению, остаться лишь наброском человека. Хорошо бы когда-нибудь свозить лесоруба туда, где стоят церкви, а в них — ящики для подаяний. Когда-нибудь они вместе сядут в машину и отдадутся в руки своей счастливой судьбы. Старая женщина к этому времени совсем похудеет от своих усилий очернить и оклеветать философа. Философ все это, разумеется, перенесет с холодностью, находясь под землей, где царят строгие правила, как на перекрестке со светофором. Старая женщина не может понять, почему он не подает оттуда никаких знаков. Она снова хватается за сердце — и не находит его. Старости страсти знакомы по воспоминаниям, но только если повезет. Пища, измененная обменом веществ, иногда вытекает из нее сама. Ассистенты тоже порой удобряют ее грядки. Изо рта философа, помнится, сочилась слюна. Что же она, старая женщина, виновата? Ведь так и было, она уже ничего не может сегодня изменить. Зато она, ныне еще существующая, была тогда красивее. Задорная такая девчонка. Ассистенты уже почти спят. В своем полном кошмаров сне они еще слышат вполуха ее рассказ о том, как все выглядело в доме их учителя, когда еще не все было выброшено. Они твердо верят только в одно — в то, что ее родина — это природа. Природа — это реклама. Искусство — тоже реклама. И все, что можно о них сказать, — тоже реклама. Искусство — это реклама, пропагандирующая ведущего сотрудника и все, что его окружает. Хорошо тому, кто кругом может развесить рекламные плакаты, их яркие птицы будут манить прохожих своими бумажными крыльями. Но все же настоящих крыльев у такого счастливца все равно нет, таких, которые можно широко расправить и взмахнуть ими. Однако прежде всего следует отметить, что философ вывел эту женщину в люди, обеспечил ее жизнь, говорят ассистенты, вставляя ей палки в колеса. Разве нет? Она ведь до сих пор за счет него живет! Он взял ее из заштатной школы и путем мучений добился для нее гражданских прав (она стала чем-то вроде личности). В случае судебного разбирательства правда будет на его стороне. Всё по справедливости, в ее пользу. Она — правомочная сторона в споре, эта старуха. Природа, приложив многолетние усилия, лично построила над этой женщиной свой прекрасный купол, а она его теперь своевольно подпиливает. С помощью сплетенных в стихи и переплетенных в книги слов. Родина: скорее сюда! Ассистентам природа важнее, чем человек с его бедами, такими как, скажем, жалобы этой женщины на тот цирк, который устраивал философ. Больно было ужасно! Так что это был груз, который несла только одна сторона: да, любовь — это односторонний груз, но она никогда не есть понимание. А раз так, то, значит, ее никогда и не бывает. Ученики слушают ее, сидя верхом на стульях, погруженные в сплетни. Слухи об их учителе, словно электрические волны, пронизывают их насквозь. Они тайком передадут их дальше, для того они и приехали. Старая женщина становится все невыносимее, человечество в панике бежит от нее прочь к новой родине. Другая родина — значит, никакая, потому что всегда есть только одна. Иногда из сострадания какой-нибудь альтруист перепечатывает за нее какое-нибудь стихотворение, если у нее болит спина. Личность, лишенная самостоятельного начала, — тот, кто это делает: разве можно переписывать чужое искусство! Чужая лава струится через прореху его брюк, а он еще вдобавок весь в нее ложится, свинтус. Она присвоила таким стихам фальшивое название: грандиозное эротическое событие. Каждому приходится, нет, каждый должен хоть раз увидеть эти стихи собственными глазами. Посторонние люди говорят, что они рождены свиньей в предсмертной агонии. Прежде чем показать эти стихи, они запирают дверь редакции на ключ и прикрывают текст рукой. Они хихикают и в принципе готовы такое сожрать, но публиковать не собираются. Те, кто у власти, ежедневно накладывают на это запрет. В этой стране уличных фонарей именно им принадлежит последнее слово, и они этим вовсю пользуются. Все, что пишет в рифму эта старая женщина, они называют старческим маразмом. Никому не может понравиться такая вывернутая наизнанку форма стихов, потому что с содержанием не всё в порядке. Они собирают у себя частные коллекции этих опусов, а оригиналы отсылают назад. И смеются над ними, видя в этих стихах копии разного качества, но с одним и тем же однозначным содержанием. Возможно, эта старая женщина тем и прославится (и это — ее женская судьба!), что ее будут знать только частным образом, благодаря специализированным личным коллекциям. А в публичном академическом мнении она останется навсегда лишь невнятным бормотанием (хрюканьем?). Ученики вот уже много лет протягивают ей руки, чтобы она наматывала на них свою грязную пряжу. Она перематывает на них свою персональную компостную кучу (и это тоже чисто по-женски), сияющую в вечернем свете. Снаружи природа, удачный ее вариант, такую называют родиной, если кто-нибудь в ней поселится. Она некогда и философа поучала, эта великая учительница. Философ тогда правильно ее понял и слепил из этого твердые сырные круги: о природе и культуре. В конце жизни он в основном жил на вилле в Кюбе, где он на каждом шагу неотвратимо натыкался на природу. Каждая прогулка: ты буквально вбегаешь в нее, ты невольно встречаешься с этой особой формой произвола — природой. Шляпу долой перед этой родиной, холеной, каким тогда еще оставался Земмеринг, когда гадючье племя благородных господ сваливало туда свой навоз. Пейзажу в любом случае приходится ориентироваться на нас, то есть по нашей одежке протягивать ножки. А посреди всего этого — опухоль, которую только люди своими выделениями могут заставить расти: и это уже культура! Старая женщина хотела бы знать, из какого сосуда философ разливал свои мысли по маленьким ведеркам. Она искоса поглядывает на собственную неисчерпаемость. В этой своей функции женщина может обозвать себя катализатором, который сам себя не меняет, но способен далеко вокруг все изничтожить до такой степени, что даже атмосферное давление упадет — это своенравное настроение природы (с искусством опять-таки и температура воздуха очень связана). Внимательно следите, пожалуйста, за бичом погоды, особенно в отпускное время, — я имею в виду, будьте бдительны! За такими вот подстрекательницами (как эта женщина), которые бездумно шагают по отрогам гор. Их губы растянуты в глупой улыбке. Философ ноги об нее вытирал. Он повсюду подстерегал ее, обрушиваясь как снег на голову. А она и сегодня думает, что без ее участия ни одна его мысль не выстрелила бы в цель. При этом она была в лучшем случае повитухой, но никак не матерью уродов. Женское недоразумение, которое часто встречается (относительно личного вклада в пожизненное обеспечение глупого акта рождения). Вот так женщина зачастую выходит из игры. А наша женщина надеется, что это по его вине она сегодня не так знаменита, как он. И это тоже очень по-женски: быть меньше! Повсюду это уже состарившаяся судьба. Так или иначе, она превратилась даже в любимое занятие философа, один напрягается этим способом, другой — по-другому. С помощью шнуровок и перетяжек собственной конструкции он принялся шлифовать ее, поправлять этот неотесанный бриллиант, который он лично выломал из скалы. Всякий мужчина по крайней мере раз в жизни пытается затянуть потуже шнурок на своем подарке. Он окунул ее по привычке в сплошную сеть крепежных веревочек, чтобы она не убежала. Свою роль при этом сыграла также погода. С каким остроумием было инсценировано все это событие, оцените! Возлюбленный намеренно принялся проверять ее знания в самых изощренных областях, только куда же подевались все эти знания? Наверное, дремлют где-нибудь. Да кто из нас может с уверенностью утверждать, что знает всё? Иначе говоря: кое-кто из людей во сне знает то, что он никогда в жизни не изучал. Вот такие возбуждаемые сном знания и обнаружил возмущенный философ! Скоро вилла в Кюбе наполнилась инструментами для пыток, изобретенными самим философом, а также заказанными за границей (да, существует такая тайная,