напутали.

– Точно? – Инга приподнялась на локте, пристально вглядываясь в темноте в лицо мужа.

– Точно, точно. Успокойся, хорошая моя. Не переживай…

Павел поймал в темноте ее руку и коснулся губами. Потом поцеловал ладонь и запястье. Инга тихо лежала, чувствуя, как губы его поднимаются выше, как замирают, слегка раскрывшись, с внутренней стороны на изгибе локтя, в маленькой впадине, где едва ощутимо пульсирует кровь.

Она ему не поверила.

В первый раз за все эти дни ее безграничное, безраздельное, непоколебимое доверие мужу дало трещину. Возможно, виной тому были именно его последние слова. Те самые, которые она так устала слышать. От которых ее тошнило. Которые уже начинала потихоньку ненавидеть – не переживай, успокойся…

Она не поверила, но все же не стала ни на чем настаивать. И даже ответила на его поцелуй, когда его губы коснулись ее губ.

Но дальше этого поцелуя и на этот раз дело не пошло. Как обычно, Инга вдруг сжалась, превратившись в каменную статую. И едва не расплакалась, когда Павел, поняв, что и в этот раз события будут развиваться по привычному сценарию, принялся тихо гладить ее по волосам и тихо шептать все те же опостылевшие слова – не переживай, успокойся…

В полной тишине она лежала без сна почти до утра. Прислушивалась к дыханию мужа и понимала, что он не спит тоже. Несколько раз хотела окликнуть его шепотом. Но почему-то так и не решилась. И даже коснуться его руки, как накануне, не решилась тоже.

Не решилась – а может быть, просто не захотела.

Следующие два дня прошли примерно по тому же сценарию. Инга чувствовала, что отдаляется от мужа, и ничего не могла с этим поделать. Его непоколебимая уверенность в том, что спокойствие – единственное, что ей необходимо в жизни – просто сводила с ума. Оставаясь одна, она вела бесконечные диалоги сама с собой, даже не замечая, что иногда начинает спорить с Павлом вслух. Она пыталась доказать ему, что спокойствие спокойствию – рознь. Что ее теперешнее спокойствие – совершенно искусственное, надуманное состояние. Что гораздо лучше для нее будет узнать что-то, что на время лишит ее этого ненавистного спокойствия, чтобы потом она смогла успокоиться по-настоящему. Что она хочет, в конце концов, начать чувствовать себя живым человеком, а не фарфоровой куклой, которую надежно упаковали в картонный ящик, переложенный несколькими слоями ваты, чтобы она не разбилась. Что она задыхается уже от этой ваты, которая забилась ей в легкие.

Все эти ее мысленные беседы всегда заканчивались одинаково – Инга попадала в тупик, пытаясь ответить на вопрос, в чем причина ее недоверия к мужу. Почему она решила, что он от нее что-то скрывает. Она пыталась ответить – и не могла. Потому что все ощущения, подпитывающие чувство протеста, были интуитивными. И еще – потому, что она не могла, никак не могла рассказать ему о существовании Горина.

Внешне их отношения оставались прежними. Павел почти не заметил перемены, произошедшей с женой. Может быть, потому, что за время его отсутствия она так уставала от мысленных споров, что к вечеру уже не оставалось сил. Они по-прежнему готовили вместе вечерами ужин по картинкам из глянцевых журналов. По-прежнему перезванивались, когда Павел был на работе, и целовались в постели перед сном без всяких последствий, отодвигаясь друг от друга, как два неловких подростка, которым стыдно сознаться в том, что они не очень хорошо понимают, что же нужно делать в постели после поцелуев.

Несколько раз она порывалась позвонить Марине. Почти каждый день подолгу рассматривая альбом с фотографиями, она все больше убеждалась, что с этой девушкой у них были по-настоящему близкие отношения. Как близкая подруга, Марина должна была, просто обязана, знать о жизни Инги что-то такое, чего не знают другие. Но ее смущало одно – не было никаких сомнений в том, что Марина, точно так же, как Павел, не знала ничего о существовании Горина. А к откровенному разговору с Мариной, к рассказу о том, что случилось в больнице, Инга была не готова. Пока – не готова. И понимала, что в этом случае ей нельзя ждать откровенности и от Марины.

На третий день, измотанная переживаниями, Инга уже почти решилась.

Но Марина опередила ее. Словно почувствовав, что терпение у Инги на исходе, Марина позвонила сама.

Инга сразу ее не узнала. Растерялась немного, услышав в трубке женский голос:

– Привет, это я.

– Кто?

– Ну вот, – натянуто рассмеялась Марина. – Приехали. Снова забыла. Заново, что ли, знакомиться будем? У этой твоей амнезии вообще совесть есть?

– Да я не забыла. Я не узнала просто, – ответила Инга, чувствуя, что разговор будет не совсем обычным. Чувствуя, а может быть, просто надеясь на это. – Привет.

– Петров твой дома?

– На работе. С чего это ему дома быть, сегодня же не выходной.

– Ну мало ли, с чего. Я так, на всякий случай спрашиваю.

– Зайти хочешь?

– Нет, заходить у меня сейчас нет времени. Работы целый воз и маленькая тележка. Послушай, я сказать тебе кое-что хотела.

– Говори.

В трубке воцарилась тишина.

– Ну, говори же!

– Ты помнишь, спрашивала… А я тебе не сказала.