– Как их хоть звали-то?

– Того, что в институте – не помню. А того, что в школе… Андрей, кажется…

– Это случайно не тот, который чернила… Чернила из шариковой ручки мне на голову выдавил?

– Чернила из шариковой ручки? На голову? Придурок, а! – усмехнулась в ответ Марина. – Нет, не знаю таких подробностей… Ты никогда не рассказывала… Хотя, кажется, его и не Андреем звали. Александром. Или… Короче, не помню. А откуда ты про эти чернила знаешь? Вспомнила, что ли?

– Пашка рассказывал, – соврала Инга.

– Пашка, значит, в курсе твоих школьных романов? И как он к ним относится?

– Перестань, Марина, школьные романы – это же самая безобидная вещь на свете.

– В принципе, ты права. Школьная любовь бывает у всех, и это ничего не значит. Ну, что тебе еще рассказать?

Инга помолчала некоторое время, подумала. Вот ведь, так ждала она этой встречи с Мариной, так наделалась, что хоть что-нибудь прояснится. А получается, что все запуталось еще больше. Вместо подтверждения – новое опровержение. И что же, интересно, ей теперь с этим делать? Успокоиться, свыкнуться с мыслью о том, что та ночь в больничной палате – всего лишь сон, затейливый каприз больного воображения, галлюцинация вследствие перенесенной черепно-мозговой травмы?

Похоже, ничего другого ей не остается. А о том, что на следующее утро в палате по-прежнему пахло апельсинами, и ярко-оранжевые шкурки от этих апельсинов лежали в мусорном ведре, и на тумбочке лежал пакет все с теми же апельсинами и несколькими пакетиками растворимого кофе… Об этом придется просто забыть. Забыть и больше не думать.

Никогда.

Получится?

Должно получиться. Потому что другого выхода у нее просто нет.

– Марин, – она подняла глаза и пристально посмотрела на подругу. – Я не знаю, о чем еще тебя спрашивать. Только, если ты что-то знаешь обо мне… Что-то такое, что может оказаться важным… Ты скажи, Марин. Скажи обязательно.

– Да о чем ты?

– Я и сама не знаю, о чем я. Я думаю, может быть ты – знаешь?

– Перестань, Волошина. Ничего такого архиважного я тебе сообщить не могу.

– Послушай, – наконец решилась Инга. – В тот день, когда меня выписывали из больницы, я случайно… То есть, совсем не случайно… В общем, я подслушала разговор Павла с врачом. И он сказал, что эта чертова амнезия, которая со мной приключилась… Что она, скорее всего, не является последствием сотрясения. Потому что в случае сотрясения такая амнезия не бывает продолжительной. Он сказал, что потеря памяти – это своеобразная реакция отторжения прошлого. Ну, дословно я не помню, а смысл был именно такой. Вроде бы в прошлом со мной что-то такое случилось… Что-то очень серьезное. Что я пережила какое-то сильное эмоциональное потрясение.

Марина молчала. Но Инга готова была поклясться, что она что-то знает. Знает, но не хочет говорить.

– Ты знаешь, – пролепетала она одними губами. – Я вижу, что ты знаешь. Скажи мне!

– Ерунда какая, – пробормотала Марина. – Ничего такого… Никаких потрясений ты не переживала.

– Не переживала! – отчаянно повторила Инга. – Вот и ты тоже… И Петров то же самое говорил… Не переживала! А мне кажется, что переживала! Что вы оба просто скрываете от меня… Только я не понимаю, зачем! Зачем вы скрываете? Почему не говорите мне?

– Да ты успокойся, – тихо сказала Марина. – Не знаю, что там скрывает от тебя твой Петров. Может, что и скрывает с профилактической целью, чтоб ты не переживала. Только я думаю, что нечего ему от тебя скрывать. И мне тоже – нечего. Правда, Волошина. У тебя абсолютно спокойная жизнь была. А самые глубокие переживания ты испытывала, когда какую-нибудь мелодраму по телевизору смотрела.

– Да при чем здесь телевизор! – взорвалась Инга. – Мелодрама! Я тебе не об этом сейчас говорю!

– Успокойся, – снова повторила Марина. – Успокойся и скажи: ты вообще почему решила, что твой доктор не ошибается? Он-то откуда про тебя знать может? Про твои потрясения? Ну, сама подумай!

– Не знаю, – устало выдохнула Инга. – Не знаю. Но мне почему-то кажется…

– Кажется – креститься надо. Тысячи раз проверенный метод, подружка. Так что перестань себя накручивать. Ты чем больше переживаешь, тем сильнее свое состояние усугубляешь. Успокоишься – и амнезию твою как рукой снимет. Вот увидишь.

Инга вздохнула, поняв, что проиграла. Если Марина что-то знает – уж точно, не скажет. Будет молчать, как партизан на допросе, потому что думает, что Инге лучше не знать ничего.

– А ты не думаешь, что мне виднее? – предприняла она последнюю, слабую, попытку изменить ситуацию в свою пользу.

– Не думаю, – отрезала Марина. – И хватит уже бесполезных разговоров. Пора чай пить… Вареники, я так понимаю, ты доедать не собираешься?

– Не хочется. Нет аппетита.

– Ах, какие мы нежные! И аппетит у нас пропал вместе с памятью! Ладно, ты давай чаем займись, а я посуду вымою.

Чай они пили не долго. Разговор не клеился. Марина в несвойственной ей неторопливой манере сообщала последние новости из жизни общих знакомых. Кто-то из них поменял работу. Кто-то, спасаясь от первых зимних холодов, укатил на две недели к морю в Египет. Маринину тетку обокрали в поезде, а младший брат Марины надумал жениться, не дожидаясь, пока ему исполнится семнадцать.