все образуется. Непременно образуется. Не переживай, ежик…

Под шум воды из крана семейный ужин закончился. Они еще долго пили чай, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Павел рассказывал о работе, Инга слушала и постоянно ловила себя на мысли, что на самом деле не слушает. Не слушает, а снова думает о том, о чем думала весь день. Рассеянно кивала, улыбалась, когда казалось, что надо улыбнуться, и ничего уже поделать с собой не могла.

Замолчав, Павел вдруг с глухим стуком опустил на стол недопитую чашку. Чай расплескался, образовав на белой поверхности стола медового цвета лужицу с неровными краями. И лицо у него в этот момент стало каким-то чужим и почти незнакомым. Инга даже не успела как следует испугаться этого незнакомого лица Павла Петрова, потому что он задал вопрос, которого она от него никак не ожидала:

– Ну скажи же наконец, что случилось?! Инга! Или ты думаешь, я совсем слепой, ничего не замечаю? Не чувствую, думаешь? Вареников налепила она! Весь день, подумать только, вареники лепила! Телевизор она смотрела! Футбол, вот ведь! Да что у тебя здесь произошло, пока меня не было?

– Извини, – пролепетала Инга.

Ей снова стало стыдно. Нет, напрасно она так быстро решила, что достаточно хорошо знает Павла Петрова. Оказалось, что Павел Петров знает ее гораздо лучше. Он знает ее наизусть. Он знает ее так, как она сама себя не знает.

– Это ты меня извини, – глухо пробормотал он и принялся вытирать салфеткой лужицу вокруг чашки. Неловким движением задев чашку, снова расплескал чай. Выругался сквозь зубы. Взял еще одну салфетку и продолжал водить ею по столу до тех пор, пока салфетка не превратилась в маленький и мокрый розовый шарик величиной с крупную горошину, неровную по краям. Потом долго держал этот мокрый розовый шарик в руках, как будто пытался сообразить, что с ним теперь делать, и наконец швырнул в раковину.

– Случилось ведь что-то? – спросил он тихо, и Инга кивнула в ответ. – Что?

Она стала рассказывать.

– Сегодня звонили из автомобильной компании.

– Из автомобильной компании? – брови у Павла поползли вверх, и в глазах снова промелькнул огонек недоверия.

– Подожди. Не перебивай меня. Я сама все расскажу. Звонили из автомобильной компании «Тойота». У каких-то их дилеров ты покупал машину. Тот «Лексус», который разбился. У них там есть специальный отдел. Не отдел, вернее, а служба. Служба… контроля качества, кажется, так она называется. Звонил представитель этой службы. Его фамилия Зейгман. Имя я совершенно забыла.

– Михаил, – все с той же недоумевающей интонацией произнес Павел. – Михаил Зейгман. Он звонил как-то на прошлой неделе. Я так и не понял, честно говоря, что ему было нужно. Без конца что-то твердил про надежность автомобилей. Господи, неужели этот придурок…

– Он не придурок, – перебила Инга. – Дослушай сначала. Он тоже мне по надежность автомобилей рассказывал. Про гарантию качества… и все такое. А потом сказал, что они провели экспертизу. Вернее, экспертизу и раньше проводили, но они настояли на проведении повторной, с участием их специалистов.

– Инга, я не пойму все равно. Какая еще экспертиза? Это к нам какое отношение имеет? Он что, рекламный агент? Машину тебе хотел продать? По телефону?

– Паша, ты меня не слышишь? Они провели диагностику неисправностей тормозной системы нашей машины! Нашей! Той, которая разбилась! Которая сгорела! Понимаешь? Они специально эту экспертизу провели, чтобы узнать, почему тормозная система не сработала! И они узнали!

Павел помолчал секунду, обдумывая услышанное.

– Ах, вот в чем дело. Только я все равно не понимаю, Инга, отчего ты так нервничаешь. Теперь-то какая разница, от чего она не сработала, эта система? Железо – оно и есть железо. Мало ли, что может случиться.

– Он сказал, что ничего не может случиться, пока машина на гарантии.

– Так случилось же, Инга! – не выдержав, Павел снова сорвался на крик.

– Паша.

– Прости.

– Он сказал, что причиной аварии послужило искусственное нарушение герметичности тормозной системы. Искусственное нарушение – это значит, что кто-то специально… Специально, понимаешь? Специально…

Он понял наконец.

И побледнел так, что ей стало страшно. Не побледнел даже, а стал серым. И даже губы потеряли цвет и тоже стали почти серыми, абсолютно бескровными. А глаза приобрели оттенок остывшей золы. Все это выглядело так, как будто он умер. Только что был живой, а теперь уже умер. В сотую долю секунды успел умереть от какого-то невидимого тромба, который перекрыл ему артерию.

– Паша, – пробормотала она, чувствуя, что ему сейчас гораздо хуже, гораздо тяжелее, чем ей в тот момент, когда она узнала.

И даже пожалела о том, что сказала.

– Паша, – снова повторила Инга. Конечно же, он ее не слышал. – Пашка!

Она поднялась с табуретки, подошла к нему и стала трясти его за плечи. Не скоро, но это подействовало. Он поднял лицо, все такое же бледное. И тихо сказал:

– Черт, дерьмо какое.

– Успокойся. Прошу тебя, родной, успокойся. Все ведь уже позади.

Он резко поднялся, отошел к окну. Достал из кармана пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Раз, другой, третий. Ничего не получилось. Бросил зажигалку на пол вместе с неприкуренной сигаретой, снова выругался