для чего заставляет себя переживать весь этот ужас снова и снова, когда можно было бы и обойтись вполне без этих репетиций, без этих каждодневных, изнуряющих репетиций, можно было бы сыграть эту финальную сцену «с листа»…

Павел убеждал себя: не стоит этого делать. Не нужно об этом думать. Это ни к чему не приведет, это только усилит страдания. И все же не думать — не получалось.

Осторожно, слегка потянув на себя одеяло он опустился на кровать рядом с Ритой, сразу же поворачивался к ней спиной и пытался представить себе, что же станет с Ритой, когда она первый раз ляжет в эту постель с мыслью о том, что в эту ночь муж уже не придет к ней. И в эту, и в следующую, и вообще — никогда…

Представить это было практически невозможно, может быть, он просто щадил себя, ограждался от Ритиных страданий, считая, что и своих собственных для него вполне достаточно. Да, Рита будет страдать. Рита будет ужасно страдать, и если бы только Павел мог ей помочь, если бы хоть чем-то он мог помочь своей Рите. Он бы сделал все, он бы отдал все на свете за то, чтобы хоть немного смягчить ее страдания.

Все на свете, кроме самого главного. Кроме Валерии.

Просыпаясь по утрам, он обнаруживал себя в той же позе, на том же самом месте — почти на самом краю кровати, как можно дальше от Риты, спиной к Рите. Не видеть ее лица, не чувствовать дыхания, не прикасаться — ни в коем случае. Даже во сне он об этом помнил. Конечно, сейчас Рите тяжело. Но потом, когда все выяснится, она поймет и будет благодарна ему за это. За то, что он не стал оскорблять ее своими прикосновениями. За то, что не стал ломать перед ней недостойную комедию.

Она будет ему благодарна…

Он даже усмехнулся собственным мыслям. Еще немного — и можно будет разрыдаться от умиления. Вот ведь какой он заботливый, какой благородный. В такой ситуации еще умудряется думать о жене. Заранее старается смягчить боль от удара. Только на самом деле это| всего лишь хорошая мина при плохой игре. Потому что мужик, бросающий жену и сына ради любовницы, в любом случае поступает подло. Подло, низко… Но это в том случае, если ради любовницы. А когда ради любви?

«Разница, скажи, в чем здесь разница?» — спрашивал он себя, чувствуя интуитивно, что она на самом деле есть, эта разница, и в ней вся соль, в ней все его оправдание. Любовница — женщина, которая диктует свои законы. Любовь — чувство, которое повелевает и которому не подчиниться невозможно. Любовница зовет. Ты можешь пойти, а можешь не пойти. Любовь — другое. Любовь — вихрь, ураган, который налетает и, не спрашивая тебя о твоем согласии, просто подхватывает, отрывает от земли и уносит с собой. И ты летишь. И начинаешь верить в то, что у тебя на самом деле выросли крылья. А когда в это веришь — уже ничего не страшно. Птицы ведь не боятся упасть на землю и разбиться. Так и человек…

Впрочем; о Чем это ей? Какая любовница. Ведь до сих пор он ни разу не прикоснулся к Валерии. Даже не поцеловал — ни разу. Она так и остается для него по-прежнему недосягаемой. Далекой и оттого безумно, безумно желанной. Точно так же, как в тот вечер. Вечер, перевернувший всю его жизнь…

В тот вечер он читал лекцию студентам-вечерникам как-то рассеянно. Виной тому, возможно, была усталость, навалившаяся еще накануне, после суматошного дня. Проснувшись утром, Павел сразу понял, что усталость не исчезла. Шести с половиной часов сна оказалось мало. «Возраст», — констатировал он равнодушно, вспоминая молодость, когда тело не знало еще, что такое усталость. Холодный душ и чашка кофе немного взбодрили его. Однако мысль, что впереди целый рабочий день, заполненный до отказа лекциями, плюс заседание кафедры, плюс еще спецкурс, заранее заставили его затосковать о том, когда же этот день закончится…

Павел преподавал в университете историю современной зарубежной литературы. В тот вечер он читал лекцию о жизни и творчестве Габриэля Гарсиа Маркеса. Читал рассеянно, не испытывая привычного чувства погружения в мир героев великого писателя. А такое случалось с ним всегда или почти всегда. Эти параллельные миры буквально затягивали его, заставляли раздваиваться, присутствуя чисто физически в аудитории, но духовно — где-то далеко, совсем далеко от старого здания четвертого корпуса университета. Возможно, именно эта странная его особенность подарила ему славу и заслуженное признание в стенах университета. Лекции его считались самыми интересными не только на кафедре зарубежной литературы, но и вообще на всем факультете.

В тот вечер пыльная аудитория, косые лучи клонящегося к западу солнца и гомон птиц за окном почему-то были более реальны, чем захолустный колумбийский городишко Аркатак, банановая лихорадка, давние войны между либералами и консерваторами… Хотя Павел очень любил Маркеса. Обожал, почти боготворил его, но в тот вечер усталость оказалась сильнее всего остального.

Он то и дело поглядывал на часы, ожидая, когда же закончится пара. Время текло медленно, и он подбадривал себя мыслью о том, что эта пара последняя, все лекции, и заседание кафедры, и спецкурс на дневном отделении — все это позади. Оставалось совсем немного, и можно будет сдаться на милость собственной усталости. Доехать до дома — пятнадцать минут, потом прохладный душ и, наконец, растянуться на диване, включить телевизор и задремать, положившись на то, что Рита накроет его пледом и выключит ненужный телевизор.

Наконец пара закончилась. Аудитория зашевелилась, студенты поднимались с мест и проходили к выходу, изредка на ходу кивая в его сторону и бросая невнятное: «Досвидань, Пал Сеич». Он кивал в ответ, сосредоточившись в гораздо большей степени не на прощании, а на складывании бумаг и тетрадей в портфель. Потом сел, терпеливо дожидаясь, пока все студенты уйдут. Поскольку это была последняя пара, он должен был закрыть аудиторию и сдать ключ на вахту.

Студенты тянулись нестройным потоком к выходу. Поток заметно редел — под конец остались самые медлительные, меланхоличные или просто те, которым некуда было спешить. Но вот, наконец, вышли все. Павел уже поднялся со своего места и тоже направился к выходу, как вдруг заметил, что в дальнем ряду за последним столом, кажется, кто-то сидит. Он присмотрелся.

Какая-то девушка со светлыми волосами на самом деле сидела за последним столом в дальнем ряду. Ее лица не было видно — она сидела, опустив голову на сложенные на столе руки. «Спит, что ли?» — подумал Павел с раздражением. Совсем не хотелось тратить на нее свое время. Даже лишние пять минут было жалко, потому что проснувшаяся усталость во весь голос теперь требовала своего.

—Девушка, — окликнул он ее и сам удивился, поняв сразу, почему его голос прозвучал так тихо.

Потом догадался: ему просто жалко было ее будить. Не смотря на то что спать во время лекции было неприлично и даже оскорбительно в какой-то степени для самого Павла, поскольку он эту лекцию долго готовил и читал в расчете на то, что его будут слушать. Все же жалко было ее будить, как жалко порой бывает будить по утрам Сережку — взрослого уже парня, который ходил на работу к восьми часам. По утрам спящий сын почему-то всегда кажется ему маленьким ребенком» спит всегда так трогательно, словно нарочно в расчете на что сердце родителя дрогнет и он не посмеет нарушь его сон. Павел и правда порой не выдерживал трогательности, выходил из комнаты и просил жег чтобы она сама разбудила сына.

Так и теперь… Только ведь эта девчонка, на парте, как на подушке, не дочка ему. Тогда отчего же.

Он подошел ближе, чтобы попытаться разбудить не повышая голоса. Постоял некоторое время рядом, мая о сыне, потом тихонько прикоснулся к ее плечу снова позвал:

— Девушка! Просыпайтесь, лекция уже закончилась.

Она не реагировала, продолжала спать, неслышно. Он почему-то уже не ощущал раздражения, забыл свою усталость. Руки снова прикоснулась к ее плечу, мгновение ощутив под собою тяжелый шелк ее волос. На этот раз она почувствовала, Вздрогнула, встрепенулась и подняла лицо…

На щеке отпечаталась складка от манжеты блузки. Глаза были синими, сонными, немного припухшими.

—Лекция уже закончилась. Жалко было прерывать ваш сон, госпожа, но увы — мне нужно закрыть аудиторию…

Уже в тот момент он почувствовал, что с ним что-то происходит. Что его реакция на ее сонные глаза, на подрагивающие ресницы, на эту складку на щеке… Какая-то не такая реакция. Не совсем обычная. Не должен был он, по логике вещей, стоять возле нее, не отводя взгляда, и уже тем более странным было то, что уходить ему совсем не хотелось.

Она закинула руки за голову, потянулась. Совершенно невозмутимо, сладко потянулась, как будто и не на парте спала, а в мягкой, теплой постели.