отношений. Не было понятно, чувствует ли она, Светлана, то же самое, что чувствует Сергей.
Иногда — в те моменты, когда они смеялись вместе, когда в глазах ее полыхали искры радости, и радость эта была у них одна на двоих, — ему казалось, что счастье достижимо. Что стоит только протянуть руку, прикоснуться к ее волосам, поймать губами дыхание — и она непременно откликнется, вздрогнет от этого прикосновения, и в широко распахнутых ее глазах он найдет ответы на все вопросы, которые так мучают его. Порой он сам иронизировал над собственной нерешительностью, над робостью своей, которая никогда не была ему свойственна. И все же он догадывался, что причина этой нерешительности не в изменившемся его характере. Причина была в ней. В Светлане, в этой девушке, которая не была похожа ни на одну из тех, что он встречал прежде, из тех, с которыми он чувствовал себя спокойно. Может быть, в том, что ни одну из прежних своих знакомых он не боялся потерять так сильно, как боялся потерять ее. Ощущение зыбкости, хрупкости этих отношений сводило его с ума. И тем мучительнее оно было оттого, что Сергей чувствовал — от него ничего не зависит. Все будет так, как решит она…
И вот теперь совсем некстати эта новость. Еще несколько дней назад он обрадовался бы безумно этому предложению. Он бы расцеловал отца и сказал, что он мировой папашка, если сумел откопать для сына такую возможность. А теперь — только тяжесть, новый груз на душе, и без того уставшей. В самом деле, разве сможет он теперь уехать и оставить здесь эту девушку, без которой просто не представляет себе теперь ни дня, ни часа, ни минуты своей жизни?
Он представил себе шум отъезжающего поезда, мелькание телеграфных столбов за окном, редкие станции, отличающиеся друг от друга только лишь названием. И снова ощутил неотвратимый кошмар, который преследовал его с тех пор, как умерла Кнопка. Потому что стук колес и Кнопкину смерть сознание связало накрепко. Воедино.
Наверное, еще очень долго этот страх суеверный будет его преследовать — до тех пор, пока он наконец поймет, что Кнопка умерла совсем не потому, что он уехал тогда в Питер.
Но чувство вины, притаившееся в самых потайных уголках души, внезапно стало разрастаться с новой силой. Все отчетливее слышался в ушах шум Поезда, все более настойчивой становилась мысль: если бы он не уехал, если бы был в тот момент рядом с Кнопкой, ничего бы не случилось. Она умерла потому, что его не было рядом… И страшный образ девушки в черном платке, чье лицо и тело было таким же черным, как и платок на голове, снова вставал перед глазами. Как будто наяву он все это видел…
«Эй, Кнопка, — привычно позвал он ее на помощь, чтобы заслонила собой, вытеснила из памяти своими рыжими кудряшками и глазами зелеными ту, другую, заживо сожженную, — Вот ведь как бывает…»
Вот ведь как бывает. Оставил без присмотра всего-то намесяц. Вернулся — а ее и нет уже. Появилась, свалившись с неба, и исчезла таким же образом, только в обратном направлении. Почти год они были знакомы. И в течение этого года ни на минуту не покидало Сергея ощущение, что знакомы они целую жизнь. И даже целую жизнь, а какой-то гораздо больший ее промежуток, существующий в каком-то ином, не подвластном человеческому сознанию измерении…
И теперь ни дня не проходило, чтобы он не думал Кнопке. Чтобы не вспоминал ее ресницы рыжие, глаза зеленые, сказки-небылицы… Ведь сколько она успела рассказать ему этих сказок за год знакомства! Причем никогда нельзя было сказать наверняка, врет Кнопка или говорит чистую правду. Потому что правда и ложь в ее рассказах почти всегда были перемешаны. Так больше нравилось. Так мир казался более совершенным. Она сама однажды ему в этом призналась, когда он внезапно уличил ее во лжи. В какой-то невинно абсолютно детской лжи. Кнопка тогда, ничуть не смутившись, ответила:
— Я же не из корысти. Знаешь, просто мир иногда кажется слишком уж черно-белым. Жалко мне его становится, такой он бесцветный, несчастный. Вот поэтому…
На самом деле врала Кнопка отнюдь не из корысти. Она и вправду просто приукрашивала мир в те моменты, когда он отчаянно в этом нуждался. К примеру, начинала иногда вспоминать о том, как играл с ней отец, как высоко подбрасывал ее вверх. Как катались они с ним на чертовом колесе, как он дарил ей игрушки. Сергей только потом, позже, осознал, что все эти истории — придуманные, потому что не могла Кнопка ничего такого помнить о своем отце. Когда отец от них ушел, ей всего-то два года было. Если хотя бы четыре — еще можно было бы поверить, и то вряд ли.
— Ты ведь, Кнопка, не можешь всего этого помнить, — сказал он ей тогда. — Тебе всего два года было, ты еще совсем ребенком была…
— Ну и что, — возразила она невозмутимо. — Мне Лерка рассказывала. Так все и было, я не вру. А вообще знаешь — нам и без него жилось совсем неплохо. Отлично даже жилось…
И дальше пошла история, в правдивость которой опять же верилось с трудом.
— Тебе, Сережка, везет, — сказала она как-то. — У тебя есть родители.
Так печально она это сказала, что Сергей даже пожалел о том, что уличил Кнопку во лжи. Но она потом сама улыбнулась, запрыгали веснушки на носу, и сказала:
—Да ничего страшного. У меня Лерка есть. Она мне и мама, и сестра сразу. А теперь вот ты еще. Может, удочеришь меня?
— Только с одним условием, — откликнулся Сергей. — Ты перестанешь врать и будешь меня слушаться.
— Слушаться, — недовольно нахмурив брови, тоскливым голоском протянула Кнопка. — Что это тебе в голову взбрело? Воспитывать меня вздумал?
— А как же иначе, если ты хочешь, чтобы я тебя удочерил!
— А ты думаешь, у меня получится — слушаться?
Сергей рассмеялся в ответ:
— Думаю, не получится. Но ты по крайней мере должна попробовать.
— Хорошо, — сдался Сергей, — тогда я, удочерю тебя без всяких условий!
Она обрадовалась так, как будто все это было по-настоящему. Потом сделала серьезное лицо и произнесла торжественно:
— Теперь ты за меня в ответе!
А на следующий день пропала.
Это было уже не первое ее исчезновение. Первый раз Кнопка пропала спустя две недели после их знакомства. Просто не пришла, как обычно, в гости вечером. Не позвонила ни в этот день, ни на следующий, ни через день. На третий день Сергей позвонил вечером сам. Никак не ожидал, что услышит ее голос. Голос этот показался каким-то чужим и далеким.
— Эй, дочка! Ты куда пропала?
— Это ты, что ли, Сережка? Ты не переживай, я появлюсь скоро.
— Когда? — спросил Сергей, на что Кнопка совершенно искренне ответила:
— Не знаю.
И повесила трубку. Целую неделю не было от Кнопки ни ответа, ни привета, а потом, на исходе этой недели, он случайно увидел ее, стоя на остановке. Вихрем пронесся по проезжей части мотоцикл — Сергей все же успел заметить за спиной «кожаного» рокера девчонку, прилепившуюся к его спине. На Кнопке был шлем мотоциклетный, лица он ее не видел, только мелькнули рыжие дреды — косички и знакомые голубые джинсы с кривым оранжевым швом.
— Вот это да! — присвистнул Сергей от изумления.
В тот вечер он звонил Кнопке до поздней ночи, но так и не дозвонился.
А на следующий день она появилась сама. Пришла как ни в чем не бывало. Распахнула окно, впустив в комнату еще морозную весну, уселась на подоконнике, затянулась глубоко длинной коричневой сигаретой и принялась рассказывать историю, в которой правду ото лжи отличить было практически невозможно. И все же лжи было больше, чем правды, — об этом Сергей догадался сразу, едва взглянув в ее посветлевшие от грусти глаза.
— А вообще знаешь, — добавила она в конце своей истории, — не стоил он того, чтобы из-за него я на целых десять дней о тебе забыла. И зачем мне все это было нужно? Так, от скуки маялась, вот и решила жизнь разнообразить.
Больше про рокера не вспоминали. А спустя еще месяц опять пропала Кнопка.
На этот раз, правда, на целых две недели. Никак себя не обнаруживала, а потом снова появилась, и все
