А потом написал пьесу – героиню списал с меня – «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». За одной из бесед Драматург в отчаянии признался:
– Беда! Эфрос репетирует моего «Дон Жуана», и у самого финала артист Даль все бросил, развернулся и ушел. Дон Жуана в Москве нет! Репетировать некому!
– Есть! – говорю я. – Миронов! Это то, что вам нужно.
Так Андрея Миронова Эфрос пригласил в свой спектакль, и я, можно сказать, подарила ему счастье репетиций с выдающимся режиссером, спектакль и возвышенные дни его жизни. Так уж получилось, что я всегда заботилась о нем и помогала.
А вот еще один экскурсант замаячил на горизонте. Я вибрирую. Скоро, вероятно, мы с ним тоже «коснемся крыльями», и я буду сидеть нога на ногу, в наманикюренных пальчиках – сигаретка, качать ногой и пугать его своими монологами:
– Ах, интересно, кем вы станете в моей жизни? Сорняком? Удобрением? Садовником? Трансформатором? Н2О? Ангелом? Гипотенузой? Катетом? Синусом? Косинусом? Пылью или ветром?
И дальше – спортивным бегом от любви.
Глава 47
АНДРЕЙ БОЛЕЕТ В ТАШКЕНТЕ
Я не верю! Получила отдельную квартиру! Сделала ручкой своим амурам на Арбате и переехала на проспект Вернадского в 16-метровую хрущобу. Квартира досталась старая, грязная, и мне понадобились геркулесовы силы, чтобы все отскрести, отмыть, сделать капитальный ремонт и превратить эту пчелиную соту в игрушку.
Незадолго до получения ордера (так боялась, что не получу) в один из мартовских дней раздался звонок во входную дверь. Я открыла. Вломилась рожа, очень неприятная, в черном тулупе – сует мне в нос красную книжку, там написано КГБ. Не успела я проглотить охапку воздуха, как он влез в мою комнату и уселся на стул, нагло раздвинув ноги. Я дрожала, как заяц, как овечий хвост, как осиновый лист на ветру. В голове, как в рекламе, мелькали слова: мама, КГБ, ужас, вербовка, позор, они могут сделать все, что угодно!
Я открыла холодильник, достала полбутылки «Каберне» и предложила:
– Не хотите выпить?
– Я на работе не пью, – ответил он.
У него оказался гнусавый голос, который выдавал психическую неполноценность. Глазки бесцветные, сошлись в одной точке у носа, который и носом-то назвать нельзя, – что-то в виде розетки с двумя дырками.
Я налила себе, спасаясь от страха, бокал вина и стала пить глотками. Сразу полегчало, перестала дрожать и сказала:
– Я вас слушаю.
– Налейте мне тоже винца… – загнусавил он.
Налила ему «винца». Выпил залпом.
– Вот вы на работе и пьете! – констатировала я. – Как вы в КГБ-то оказались, такой парень симпатичный? – спросила его я, давясь от отвращения.
– Я учился в Плехановском… мне предложили… я пошел… – Исчерпывающий ответ. – А чё не идти-то?
– Тут, наверное, платят лучше? – продолжала я допрашивать его.
– Конечно! – сказал он, не отрываясь от бутылки вина.
Я поняла его взгляд, набулькала ему еще. Опять выпил.
– Вы где отдыхаете? – спросил он гнусаво и загадочно.
– Обычно в Латвии… на берегу моря.
Тут он положил свое тело на стол, перегнулся пополам, сделал свои рачьи глазки страшными и прошептал (видать, их там так учили):
– А в Сибирь не хотите?
– Я там была, и не раз, – сказала спокойно, имея в виду гастроли. – А вы? Не были? Вот вам бы туда и поехать! – посоветовала я с подтекстом. Он с опаской посмотрел на меня, вытащил из кармана тулупа «Приму» и хотел закурить.
– Нет! – сказала я строго. – У меня не курят. И вообще мне пора в театр. Подъем! – И, одеваясь, подумала с горечью: какие же дешевые кадры подбирает себе это КГБ. Прямо обидно!
Идем по улице, мне кажется, что на меня все смотрят – я с кагебешником! Все показывают на меня пальцем.
– У вас бывают левые концерты в театре? – начал он.
– Здрасьте! Я-то откуда знаю. Я не играю ни левых, ни правых. Лучше прямо скажите, что вам от меня надо? – спросила я в упор.
Обволакивая меня убойным дымом сигареты «Прима», он загнусавил:
– Знаете… вы… артистка… могли бы нам помочь…
– Чем?
– Я вам расскажу, – оживился он. – Мы вам даем «девочку», вы с ней сидите в ресторане «Националь», стреляете иностранных «мальчиков».
– Поняла. Дальше.
– Знакомитесь, для того чтобы выведать информацию…
– Так, так, ну?..
– Клеите их, проводите время – рестораны, жратва, деньги, белье…
– Ну а дальше? Пошла раз в ресторан, два, три… а потом он мне говорит: поднимемся ко мне выпьем джинчику с тоником? Мне идти?
– Идите, идите! – бодро говорит гнусавый.
– Ну поднялась я… Выпили… и он меня на кровать заваливает! Что мне делать?
– В морду! – возмущается агент.
– Тогда я информацию не выведаю!
У него на лице смятение.
В общем он предложил мне стать иностранной проституткой и тем самым помогать органам.
– В вашем театре многие нам помогают! – разоткровенничался он. – Мы все можем. Мы и заслуженных даем, и народных.
– Поищите кого-нибудь другого. У нас столько желающих!
Тут мы подошли к театру Сатиры, я вскочила на ступеньки, как на безопасную территорию…
– Когда увидимся? – спросила меня эта мерзость.
– Пошел отсюда, ничтожество! Не смей никогда ко мне близко подходить! Пошел вон! Что стоишь?
Целый месяц он звонил мне и угрожал по телефону матом, а потом меня не взяли на гастроли в Югославию – его «святыми» молитвами.
Андрей за эти годы снялся в нескольких фильмах, где эксплуатировал одну грань своего таланта – поверхностного соблазнителя женских сердец. Он снялся в «Соломенной шляпке», «Небесных ласточках», «Двенадцати стульях», «Обыкновенном чуде» Шварца. Тип сердцееда вызывал восторг массового зрителя, а он страдал от того, что его не приглашали в свое кино ни Михалков, ни Тарковский, ни другие серьезные режиссеры.
Он стал болеть. Вдруг зачастил ко мне на проспект Вернадского, в мою «соту», читал мои пьесы, спал перед спектаклем. Я пыталась развеселить его своей болтовней:
– Мне нужно жить минимум 500 лет! – говорила я. – Я ничего не успеваю. Да, да, да!
100 лет я потратила бы только на любовь к тебе!
100 лет только на музыку!
100 лет на медицину!
100 лет на живопись!
