Пулей взлетаю на следующий этаж и, прижавшись к стене, замираю, не дыша. Ниже этажом происходит знакомая мне сцена: Андрей звонит в звонок, да так, что кажется, я нахожусь в пожарной команде… Дверь открывают, он влетает в квартиру, в мою комнату, все переворачивает вверх дном, бежит на кухню и угрожающе сообщает соседям, что, мол, если они знают, где я, и скрывают, им несдобровать. Соседи в восторге – пообщаться ночью со знаменитым артистом Андрюшкой, который им всем уже в печенках от ночных налетов, но ведь это Миронов! Сам Миронов!
«Мы не знаем, где Танька, – кричит Балбес. – Чего ты за ней бегаешь? Тоже мне штучка! Она только что была здесь!»
«Да не было ее», – кричит сообщница, моя соседка Тонька.
Грозно сверкая глазами, размахивая руками и ногами, знаменитый артист вылетает за дверь и молнией спускается вниз. Я уже теряю сознание от того, что не дышу, боюсь шелохнуться, но не спускаюсь вниз на свой этаж и не иду в свою квартиру, потому что знаю его наизусть!
И мое знание подтверждается – через секунду хлопает входная дверь, он опять несется вверх по ступеням, опять влетает в квартиру запеленговать и накрыть меня, и вот тогда-то будет! Через секунду Андрей выходит из квартиры с поникшей головой и медленно спускается вниз. А я «совершенно секретно» отстаиваю свои жуткие минуты этажом выше, ведь могла бы ему продиктовать интуиция и он мог заглянуть наверх! Разбитая, спускаюсь в свою квартиру, долго и бессмысленно сижу на стуле, глядя в темноту окна. Андрюша, ты никогда не знал, где я от тебя скрывалась, я никогда тебе этого не сказала. Сейчас, написав эти строки, оглядываюсь на дверь – нет, ты уже не влетишь и не устроишь мне бурную сцену. Конечно, нет. Я только слышу постоянно твой голос – Танечка, спасибо тебе за книгу, я не ожидал… ты вступилась за меня… совсем одна… и такое написала… я все вижу, я помогаю тебе… и не один твой обидчик не останется безнаказанным. Спасибо тебе, Танечка. Спасибо тебе. Спаси Бог, тебя… Танечка… Спасибо тебе…
Предложение от Артема Боровика. Он предлагает снять документальный фильм о моей книге. По таинственному стечению обстоятельств этот телефонный звонок раздается из моей бывшей квартиры в Трубниковском переулке, возле Спасо-хаус, в которой теперь находится офис «Совершенно секретно». Все оговорено, придумано, интересный сценарий, но… решили отложить до весны… Ждем натуру, когда распустятся листья, переменится ветер, оживет природа. Хочется сделать об Андрее жизнеутверждающий фильм. Но… распустились листья, переменился ветер, ожила природа… Стою на Новодевичьем кладбище – гора цветов, венков, портрет Артема – плачу, вспоминаю наши планы.
Зашла в читальню Союза театральных деятелей – переполох, все обнимают, целуют, поздравляют с книгой. По моей просьбе мне дают рецензии, которые я не читала. Там же снимаю их на ксерокс, приезжаю домой, изучаю.
Вот «Независимая газета», автор Григорий Заславский.
Много чуши, поскольку непонятно, а читал ли автор статьи книгу. Или это его «стиль», и он выражает уже сформированное кем-то мнение и даже идет дальше, пришивая мне «лейблочку» антисемитки:
«Описание Чека – „нижняя часть лица, тупой нос с широкими ноздрями и мясистая область под носом – выдают низменную натуру“, – цитирует он. Мол, это описание кажется позаимствованным из антисемитских „физиогномий“, которыми были завалены базарные лотки в начале века. Бытовало тогда представление, что еврейский нос с горбинкой уже обозначает низменную натуру».
У базарных лотков в начале века я не стояла, а в конце века, благодаря Ельцину и революции, у меня появилось такое количество хороших книг, о которых я и не мечтала. Физиогномия – очень интересная и полезная наука – ее надо изучать в школе, чтобы с первого взгляда видеть, с кем ты общаешься – с подонком, мерзавцем или с порядочным человеком. В моей книге по физиогномике Фрэнсиса Томаса написано: «Горбинка, расположенная ближе к переносице, свидетельствует о склонности к атаке, задиристом и скандальном характере». И ни слова о национальности. Интересно, товарищ Заславский, хотелось бы посмотреть на ваш нос. Есть еще одна наука – духоведение. По прочитанному определяется уровень сознания человека. Человек имеет три уровня сознания – низший, средний, высший. Каждый из нас является приемником, настроенным на определенную частоту. И частота низшего сознания ловит только уровень низшего сознания, все остальное у него будет в диапазоне волн, который до его уха не доходит. Такой же случай произошел и с вами. В своей очень в «совковом» стиле написанной статье вы меня упрекаете в «некоторой излишней серьезности» к себе, в ненависти к советской власти и во вранье. Да, я не люблю советскую власть, ее люто не любили Андрей и Мария Владимировна и многие-многие другие порядочные люди. На дворе третье тысячелетие, о какой советской власти и любви к ней вы говорите? Система под названием «прокрустово ложе» изуродовала не один миллион людей, и намеренный словесный балаган вашей статьи свидетельствует о том, что эта система сильно владеет вашими мозгами. Какая геройская защита Плучека: «Естественное в те годы посвящение премьеры „Бани“ грядущему юбилею революции Егорова комментирует: „Не упускал возможности лизнуть“. То, что иначе бы спектакль не выпустили, в расчет не берется».
Давайте уж не будем забывать наших корифеев режиссуры – Анатолия Эфроса, Юрия Любимова, которые не «лизали», а даже наоборот! И не ставили спектакли к юбилеям революции.
В конце этой издевательской – я бы даже сказала – фашиствующей, статьи – фраза Марии Владимировны, выдранная из контекста. Цитирую: «Господи! Что стало с Россией! Какая бедная церковь». И комментарий обер-шулера Заславского: «Как всегда, у русских язычество и христианство предстают в неразрывной и запутанной связи». А я вспоминаю последний год жизни Марии Владимировны, последняя Пасха, ей 87 лет, у нее очень плохо ходят ноги. Но в половине двенадцатого мы одеваемся, и она говорит: «Я обязательно должна пойти к заутрене». И мы идем. Вернее, не мы идем, а я иду, а она идет, повиснув на мне. С трудом доходим до близлежащей церкви, только что восстановленной. Ей сразу ставят стул. В 12 часов раздается: «Христос воскресе!» – и у Марии Владимировны навертываются слезы: «Господи! Что стало с Россией! Какая бедная церковь». Потому что в детстве, с родителями, она была постоянной прихожанкой храма Христа Спасителя, где, как она говорила, раздевались!
Издавна в глубинках, в глухих деревнях, да и в городах, церковь была очагом не только веры, но и прекрасного образования. С детских лет ходящим в храм прививалась культура самого высокого класса – история, старославянский язык, философия, самая высочайшая в мире живопись – иконопись, церковное пение, выше которого ничего нет в мире музыки, и наконец – убранство церкви – плоды духовного и вместе с тем ручного труда. Все это вместе столетиями выковывало то, что теперь зовется «загадочная русская душа».
В 1933 году в Стокгольме русский писатель Иван Алексеевич Бунин при получении им Нобелевской премии в своей речи сказал: «Должны же быть в мире зоны независимости и свободы, как то: любовь, смерть, творчество». Моя книга – это зона независимости, куда я вас не приглашаю, товарищ Заславский, в вашем неопрятном балаганном «мундирчике».
Любимый анекдот Марии Владимировны.
Во МХАТе ставили гоголевского «Ревизора». Один известный актер, репетирующий Городничего, то и дело бегал в пошивочный цех, все примерял мундирчик. Портным был еврей. И актер, примеряя мундирчик, все время действовал ему на нервы. То спина не так сшита, то рукава не так лежат, то пуговицы не на месте. Наконец портной не выдержал и взорвался:
– Послушайте! Не мундигчик иггает! Актегр изграньше! А ви как били говною, так и останетесь его.
Хотелось бы, чтобы «Независимая газета» была независима от таких журналистов.
Франция. Юг Парижа. Рю Форте, 41. Особняк, который принадлежит Рене Гера – слависту с энциклопедическим образованием, в Европе он входит в тройку крупнейших коллекционеров произведений русского искусства. Сидим вдвоем в его особняке. Это музей живописи, литературы, дореволюционного русского и эмигрантского искусства. Имена Зайцева, Бунина, Шмелева, Бурлюка не сходят с его уст. Рене говорит по-русски несравненно лучше, чем мы – много лет он был дружен с Зайцевым, Шмелевым, Одоевцевой, Г. Ивановым… Горит камин, мы медленно тянем «Анисовую».
– Это уже не эмиграция русского человека, а эмиграция России… – показывает он на свою коллекцию книг и живописи.
– «Мы не в изгнании, мы в послании! Родина имеет для нас смысл не географический, а духовный», – цитирую я Мережковского.
Мы поднимаемся на третий этаж. Из окна виден центр Парижа и светящийся купол, под которым захоронен Наполеон. Перед окном – верхушка березы, вся в каплях от дождя. Ее посадил сам Рене. И
