— Милая вы моя, — Главный недаром славился даром убеждения. — Кто же вам запрещает нести яйца? Несите себе на здоровье, только пусть это будет ваше хобби, а основная работа — писание рецензий, обозрений, если хотите, даже монографий. Что же касается перьев, пусть и это вас не тревожит, литературные коллеги быстренько вас пообщипают, и получится как раз то, что требуется.

Так в нашем журнале появилась новая заведующая отделом критики и библиографии — Валенсия Петровна Леггорн. Оказалась она курицей на редкость приятной и коммуникабельной. Мы в ней просто души не чаяли. Насчет чая ли — извините за каламбур: профессиональная привычка — заварить или кофе — лучше ее никто не мог. Опять же безотказно ссужала она редакционную молодежь энными суммами до получки или гонорара.

Что же касается творческого роста, то и он был налицо. Если поначалу Валенсия Петровна из робости непременно придавала заглавиям своих критических статей вопросительную интонацию — «Куда идет поэт Арсений Пупкин?» или «Куда катится деревенская проза?», то совсем скоро стала обходиться без этого знака препинания, что сразу повысило весомость ее выступлений, — «Куда ведет езда в незнаемое», «Куда шагает современный рассказ», «Куда движется комедия». Нашу критикессу заметили на литературном Олимпе, стали посылать на различные диспуты, встречи, вечера. Можно сказать, что как раз популярность и сгубила ее.

Две недели назад Валенсия Петровна отбыла в Ленинград, чтобы принять участие в беседе за «круглым столом» на тему: «Моменты ирреального в произведениях отечественных реалистов». Мы порадовались за коллегу, когда узнали, что ее сообщение было с большим пониманием встречено уважаемой аудиторией. Но после этого она как в воду канула.

Не появилась она в редакции ни через неделю, ни через десять дней, ничего не дал и объявленный нашими читателями из МВД всесоюзный розыск. Тогда Главный командировал меня на берега Невы, чтобы я на месте попытался выяснить все обстоятельства таинственного исчезновения Валенсии Петровны Леггорн.

Ленинградские коллеги сообщили мне, что последний раз заведующую отделом критики нашего журнала видели в обществе кинодраматурга Василия Ядреных. Направлялись они, судя по всему, в гостиницу, где остановилась Валенсия Петровна.

Со сценаристом Васей Ядреных мы были немного знакомы, и я без предварительного звонка пошел к нему домой. Дверь мне открыл сам хозяин, но я с трудом узнал его. Движения его были лихорадочно быстры, лик ужасен, а изо рта исходил запах отнюдь не фиалок или ландышей.

— Спасибо, что пришел, — возопил кинодраматург, увидев меня, и бухнулся на колени, — Может, ты облегчишь мои нравственные муки?!

— Что стряслось? — спросил я, с трудом поднимая его шестипудовое тело.

— Хана мне, братец! — зарыдал он.

— Да объясни, черт возьми, толком! — не выдержал я.

— Я такое, братец, пережил, — всхлипывая, начал рассказ Василий Ядреных, — что моя бедная психика вряд ли после эдакого потрясения придет в норму. По завершении «круглого стола» об этом самом ирреальном был у нас, естественно, товарищеский ужин. Начало его помню, а потом — полный провал памяти. Просыпаюсь в незнакомой комнате, по обстановке — вроде бы гостиничный номер, обретаюсь не где-нибудь на полу, а чин чином на полутораспальной кровати, откидываю одеяло и… представь мой ужас! — рядом лежит совершенно голая, точнее сказать, начисто ощипанная курица. Синюшного цвета, вся в пупырышках — как вспомню, содрогаюсь! Ну, думаю, Василий, надо завязывать, и тебя она, родимая «Сибирская», не пощадила — вот уже галлюцинации начались. Только руку-то я это протянул — и оказывается: не плод горячечного воображения со мной рядом лежит, а самая натуральная курица, по рубль семьдесят пять за килограмм. Еще тошнее мне стало. Значит, стащил я где-то этот полуфабрикат и уж так хорош был, что спать его вместе с собой положил. Но, ты меня знаешь, плагиатором я никогда не был, чужого не брал. Начинаю размышлять, где же это я мог уценить курицу, и туманно так припоминается, что ходил вроде к шеф-повару предъявлять претензии — по поводу не-прожаренных цыплят табака… Ну, взял я свою курицу за лапку — вообрази, в каком был состоянии, если почудилось, что она спросила: «Куда пойдем?» — и, не считая ступенек, бегу вниз в ресторан. «Вот, — говорю работникам общепита, — вчера машинально прихватил вашу курицу, получайте обратно», — «Да нам таких Некондиционных не поставляют, — отвечают они, — хотя, впрочем, вчера другая смена работала, так что давайте — найдем ей какое-нибудь применение…»

— Ну а дальше? Что было дальше? — нетерпеливо спросил я, поняв, что речь идет о нашей Валенсии Петровне.

— А дальше я бегом из гостиницы, заскочил в ближайшую пивную, махнул три кружки — не отпускает, как вспомню курицу, снова колотун начинается. И вот, считай, уже две недели не проходит это наваждение. Хана, видно, братец, мне…

Не стал я дальше слушать стенаний Василия Ядреных, шапку в охапку, поймал такси — и в упомянутый им гостиничный ресторан. Сначала там отнекивались, знать, мол, ничего не знаем, не ведаем, но когда я пригрозил народным контролем, шеф-повар признался во всем. Да, подтвердил он, две недели назад неизвестный гражданин, прилично одетый, но с большого похмелья, буквально силой всучил им неизвестную второсортную курицу. Так как гостиничный ресторан является предприятием высокой культуры обслуживания, то употребить здесь данную курицу сочтено было невозможным, ибо из-за своей некондиционности она не годилась ни для бульона, ни в качестве цыпленка табака. Поэтому ее отдали друзьям-соперникам но соревнованию — коллективу вокзального ресторана в обмен на пучок сельдерея, который испокон веку в большом дефиците. На вокзале курей, известное дело, реализовать гораздо проще, лоточная торговля там широко развита, а пассажир, тот хватает все без разбора.

Я бросился на вокзал. Директор вокзального ресторана любезно разъяснил мне, что да, в течение целых двух недель они торговали курами, был большой завоз этой птицы, однако как раз сегодня продали последнюю и теперь в дорожные наборы пойдет индейка, но, естественно, не целиком, а кусками.

Так нелепо оборвалась литературная деятельность Валенсии Петровны Леггорн.

Долго мы не могли прийти в себя после жуткой истории, которую рассказал поэт Анзор Кохинхин[3]. Первым обрел дар речи товарищ Паромов.

— Вот не думал, сколь опасна профессия литератора, — вздохнул он. — По этому поводу следует выпить, а заодно и закусить. Посмотрим, что там положили в дорожный набор вокзальные рестораторы?

Товарищ Паромов принялся разворачивать пергаментный сверток. Показалась куриная ножка. Поэт глянул на нее, вскрикнул «Ах!» и без чувств повалился на руки Михаила Леонтьевича. Я побежал к проводнице, чтобы попросить у нее нашатыря или чего другого, что помогает при обмороках.

— Вот паразиты! — выслушав мою просьбу, сказала хозяйка вагона. — Уже один успел налакаться.

…Ее слова лишний раз убеждают меня в том, что путешествие, во время которого услышал я вышерассказанные истории, проходило действительно в ночь на Новый, 1963 год, ибо тогда еще не был издан приказ министра путей сообщения об обязательном изъятии из лексикона лиц, связанных с обслуживанием пассажиров, грубых слов и словосочетаний.

В бодрящий зимний денек, когда столбик термометра упал куда-то далеко вниз и мороз пробирает до костей, когда даже нос страшно высунуть на улицу, что может быть лучше подледного лова рыбы?! Это одно из самых!.. Да что там из самых!! Это самое увлекательное времяпрепровождение в суровую зимнюю стужу!!!

Вы никогда не занимались подледным ловом? Напрасно. Но еще не поздно наверстать упущенное. Уверен, что, прочитав эту небольшую инструктивную статью, вы в первую же субботу смотаете удочки. (Объяснения специальных рыбацких терминов приведены в конце настоящего пособия.)