– Там внутри есть трупы женщин?

– Два.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал О'Нил. – Не упала ли подвеска с одной из женщин, когда ее вносили сюда. Ты ошибаешься, Смок. Я уже беседовал с директором. Умерших женщин звали Джанет Мюллер и Салли Дамьяно.

– Вам удалось узнать, как звали того, кто соскочил?

– Не понял?

– Труп, что украли?

– Ах да, – сказал О'Нил. – Этого человека звали Джон Хиллер.

– Возраст? – спросил я и вытащил записную книжку. Однако О'Нил не собирался говорить.

– Зачем мне надо делиться сведениями со Смоком? – спросил он у Горовица.

– А почему нет? – пожал плечами Горовиц, в эту минуту ставший похожим на раввина.

– А если он нам испортит все дело?

– Не испортит, – сказал Горовиц.

– Ему было тридцать семь, – неохотно проговорил О'Нил.

– Рост?

– Пять футов одиннадцать дюймов.

– Вес?

– Сто восемьдесят – сто девяносто.

– Волосы?

– Каштановые.

– Глаза?

– Карие.

– На столе была кровь?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Хочу понять, было ли осуществлено бальзамирование мистера Хиллера.

– Так чего же прямо не спросишь? – сказал О'Нил. – Нет, бальзамирование еще не проводили. Очевидно, Грир как раз собирался бальзамировать труп Хиллера, когда убийца на него напал.

– Эта пожилая дама, та, что сцепилась с убийцей... Она дала его описание?

– Она просто сказала, что это был крупный, здоровенный детина.

– Белый или черный?

– Белый.

– Что носил?

– Какой-то головной убор, кожаную куртку, черную или коричневую – она не разглядела.

– Как ее зовут?

– По-моему, мы не должны ему говорить это, Дэйв, – сказал О'Нил.

– Почему нет? – удивился Горовиц.

– Одно дело, когда мы с ним разговариваем, другое дело, когда он ходит и опрашивает свидетелей. Если мы доведем расследование до суда, я не хочу, чтобы все лопнуло только из-за того, что он совал нос куда не положено.

Горовиц снова пожал плечами:

– Может, он и прав, Смок-Дымок.

– Ладно, – сказал я. – Как тебе угодно.

К тротуару подкатил черный седан. Я тотчас догадался, что приехали специалисты из Нижнего отдела тяжких преступлений. В этом отделе любят черный цвет – он говорит об их профессии без обиняков. Из машины вышли два человека, посмотрели значки на груди О'Нила и Горовица и стали искать опознавательный знак на моем пальто. Один из них спросил, кто я такой. Я вынул свой значок и показал. У него оказалось достаточно острое зрение – под главной надписью «ДЕТЕКТИВ-ЛЕЙТЕНАНТ» он прочитал дополнительную, выведенную синей эмалью, крохотными буковками: «в отставке».

– Эта дрянь никуда не годится, – заявил он. – Впрочем, годится как проездной в метро, если при этом у тебя на дорогу найдется тридцать пять центов.

– Что ты здесь делаешь? – спросил другой.

– Он мой друг, – сказал Горовиц.

– А-а, – протянул первый и понимающе кивнул. – Ну-ка, друг, чеши отсюда. Здесь пахнет убийством.

– Доброй ночи, господа, – сказал я и пошел прочь. Я решил поискать кафе, бар или аптеку с телефоном.

В этом деле я отнюдь не стремился играть наперегонки с Горовицем или с О'Нилом, но я знал, что они еще по крайней мере час провозятся на месте преступления, а к тому времени Натали Флетчер, чье имя выгравировано на обороте подвески, может умчаться куда подальше – например, на Аляску. Конечно, подвеску мог уронить кто угодно – вовсе необязательно похититель тела, он же убийца работника морга. На самом деле трудно поверить, что убийца – которого пожилая дама, сцепившаяся с ним, описывает как мужчину – носил на шее определенно женское украшение. Однако цепочка все-таки разорвана, поэтому возникает предположение, что она была сорвана с шеи во время борьбы.

В телефонной книге была целая колонка Флетчеров, но только единственная Натали Флетчер, проживавшая по адресу Оберлин-Кресент, 420, в двух милях отсюда, в сторону окраины. Я сел в машину Марии и поехал по Клеридж-авеню, почти пустой в это позднее время. К дому Натали Флетчер я прибыл в час ночи – прекрасное время для допроса людей, подозреваемых в убийстве. Я поднялся на три лестничных пролета к дверям квартиры, номер которой был обозначен на почтовом ящике в вестибюле. Приложив ухо к двери, я принялся слушать. Полицейские – даже отставные – всегда слушают под дверью, прежде чем позвонить. Часто бывает трудно расслышать разговор, но обычно различимы несколько голосов (при условии, что говорят все, кто находится в комнате), и подслушивающий может составить себе весьма ясную картину, что ждет его за закрытой дверью. В данном случае меня ждала тишина.

Кнопки звонка не было. Я постучал. И опять – ни звука в ответ. Я снова постучал. Было начало второго ночи, так что, если Натали Флетчер спала, надо было стучать подольше, пока она не проснется. Я постучал еще раз, громче. Внезапно с другой стороны холла открылась дверь. Я обернулся и оказался лицом к лицу с высоким широкоплечим мужчиной старше сорока, с чисто выбритой, как у Юла Бриннера[7], головой. Глаза у него были карие, а брови светлые и мохнатые. Под глазом на правой щеке прилеплен пластырь, поверх пижамы халат, на ногах – теплые домашние тапочки. Из его квартиры доносились приглушенные голоса актеров из ночного телефильма.

– Вы ищете Натали? – спросил он.

– Да, – ответил я.

– Ее здесь нет.

– А вы не знаете, где она?

– Нет, – сказал он. – Кто вы?

– Офицер полиции, – я показал ему значок.

– Она попала в беду? – спросил он.

– Вы ее друг?

– Я мало ее знаю.

– Как вас зовут?

– Амос Вейкфилд.

– Когда вы видели ее в последний раз, мистер Вейкфилд?

– Я не веду учета ее приходов и уходов, – сказал Вейкфилд.

– Тогда откуда вы знаете, что ее здесь нет?