Тишина. Я сдвинул штору и заглянул в комнату. Столик из полированной некрашеной сосны, продавленное кресло, в котором Алексей сидел во время нашей встречи, книжный шкаф с потускневшими, измочаленными корешками… Я вошел. Солнце заполняло теплом комнату, и здесь пахло так, как в жаркий полдень в сосновом лесу. Я подошел к столу, посмотрел на стакан в серебряном антикварном подстаканнике. Чая в нем было чуть меньше половины, под ним растеклась коричневая лужица.

Я обернулся и увидел лежащий на полу, у дивана, торшер… Нет, это случайность. Просто неосторожное движение… Затаив дыхание, я подошел к нему, под моей ногой хрустнуло стекло от разбившейся лампочки. И тут сердце мое словно ошпарили кипятком. Будто испытывая необъяснимое сопротивление воздуха, я не без усилий сделал еще один шаг и увидел скорчившегося между диваном и стеной артиста. Он лежал в такой позе, будто был мягкой тряпичной куклой, которую недобрый ребенок затолкал в узкий закуток. Льняные брючины задрались и оголили тонкие бледные лодыжки. Правая рука была заведена за спину, а левая, вымазанная в крови, упиралась в стену, как если бы артист изображал агонизирующего, но еще не сломленного Атланта.

Я сдавил его запястье, пытаясь нащупать пульс, но под тонкой холодной кожей не проявлялись даже слабые удары.

– Алексей! Алексей!

Я осторожно потряс его за плечо, чем невольно нарушил слабое равновесие и статичность позы. Колени артиста заскользили по паркетному полу, ноги стали разгибаться, фигура обмякла, и голова с гулким стуком ударилась о плинтус. Я отпрянул. На меня, сквозь кровавую маску, одним глазом смотрел мертвец. Лицо артиста было обезображено, ото лба до верхней губы протянулась глубокая рубленая рана.

Я попятился, давя осколки стекла, и тотчас услышал за спиной сдавленный крик. Обернулся, задыхаясь и сжимаясь, как пружина. В дверях с перекошенным от ужаса лицом стояла высокая нескладная женщина со спортивной сумкой на плече. Сестра Алексея! Туфли в пыли, лицо влажное, раскрасневшееся. Только что с автобуса. Я судорожно сглотнул, сделал нелепый жест, показывая на мертвеца.

– Это не я…

Неимоверных усилий стоили мне эти слова! Я произнес их и сразу же почувствовал, как неубедительно они звучат. Женщина покачала головой, выронила сумку на пол и попятилась.

– Не приближайтесь ко мне, иначе я буду кричать! – произнесла она.

Она не сводила с меня обезумевших глаз и шаг за шагом отступала к полочке с телефоном.

– Я только что зашел, – попытался объясниться я.

– Не шевелитесь! – проговорила она на еще более высокой ноте. – Только посмейте сделать шаг!

– Я товарищ Алексея! – клялся я. – Для меня самого это страшная неожиданность…

– Молчите!!

Продолжая смотреть на меня, женщина потянулась рукой к телефону, сняла трубку. Идиотка! Если бы я был убийцей, то после такого жеста у нее не осталось бы ни одного шанса уцелеть! Дрожащим пальцем она стала крутить диск, набирая номер милиции. Я кинулся на нее. Женщина завизжала как резаная. Я схватил с полочки аппарат и швырнул его на пол. Мелодично звякнув, он рассыпался на мелкие кусочки. Женщина включила свою голосовую сирену на полную мощь. От такого сильного и жуткого крика мне стало дурно. Я обхватил орущее лицо ладонями и затряс:

– Я не убивал его!! Не убивал!!

Она уже ничего не соображала, бесполезно было убедить ее в чем-либо. Откинув ногой спортивную сумку, я пулей вылетел из веранды и ужаснулся тому, как хорошо был слышен вопль женщины в саду и даже у калитки. Я молил бога, чтобы никто не заметил, как я выхожу из этой проклятой дачи, но, видимо, все беды земли притянулись сегодня ко мне. Едва закрыл за собой калитку, как увидел любопытную физиономию загорелого, как картофелина, старичка, который подглядывал за мной из-за туалета на соседнем участке. Я прошел несколько шагов по дороге и тут же почувствовал на себе пронзительный взгляд полной женщины в спортивном трико, выглядывающей из-за кустов малины.

Мне хотелось и рычать, и плакать от досады. Правильно, привлекай к себе внимание, собирай свидетелей! Таиться уже не было смысла. Я засветился, как фотопленка, выдернутая из кассеты под лучами солнца. Плюнув на все, я побежал к лесополосе. Я ничего не должен был слышать, кроме свиста ветра, частых ударов сердца и шумного дыхания, но у меня в ушах по-прежнему стоял истошный вопль сестры убитого артиста. Но почему я сетую на случайность, на злой рок, а не виню себя? Ведь предполагал, что может приехать сестра. Не исключал, что мы с ней столкнемся на даче лоб в лоб… Да, это все верно. Но разве я мог предположить, что Алексея убьют? Мог?

Я забежал в заросли акации и как подкошенный упал на землю. Я лежал на горячей земле и хрипло дышал, словно загнанная лошадь. Что случилось? Убийца обнаглел вконец и потерял рассудок от неуемной жажды крови? Или же это логическое и планомерное уничтожение всех тех, кто каким-либо краем, своей тенью, своим вздохом прикоснулся к его тайне? Мне известно, что убийца следил за квартирой Алексея, следил из того же оконного проема, на котором совсем недавно восседал и я. Ему, как и мне, не составило большого труда разыскать дачу, где прятался Алексей. И уж конечно, ему нетрудно было убить этого неповоротливого, длинного, как сухая жердь, недотепу, порхающего в своем фантасмагорическом, наполненном радужными флюидами мире.

Я думал о том кровавом кошмаре, который совсем недавно случился в красивом домике, похожем на театральную декорацию для сказки. И был готов лупить себя кулаками по лицу, чтобы ни на мгновение не забывать о презумпции, но разве помогло бы это выскоблить из сознания образ Макса? Когда я представлял, как убийца врывается в дачный домик и проламывает несчастному артисту голову, мое воображение ставило на эту роль Макса. Но как можно было поверить в это! Разве способен рассудок осознать ту истину, что я ничего не понимаю в людях, что я безумно ошибался в них, ибо всякий из них – непредсказуемое, непрогнозируемое, ненадежное существо, способное на полный спектр человеческих пороков и грехов?

Опять напомнил о себе телефон, и опять на дисплее неизвестный номер. Но к черту мои опасения! Правильно сказала Татьяна: страшнее того, что уже есть, не будет. Игра приняла запредельные правила, и я вынужден их принять. Я должен раскрыться, обозначить себя, чтобы увидеть моих врагов в полный рост.

– Кирилл Вацура слушает, – представился я.

Вместо ответа – кашель, пауза недоумения. Затем – голос подростка, полный напускной небрежности и высокомерия: