– И документы тоже?

– Ну да. И документы. Дипломы, сберкнижка, удостоверение ветерана, свидетельство о рождении Танечки…

– Проводи меня на кухню, – попросил я Татьяну.

Она кивнула, решив, что я хочу кофе, пошла за мной, увлекая за собой рваный шлейф дыма. Наверное, теперь траур в доме всегда будет ассоциироваться у меня с табачным дымом. Встала у плиты, наполнила турку водой. Я остановил ее, тронув за локоть.

– Покажи мне еще разочек ту бумажку, – попросил я.

– Какую бумажку?

– Анонимку с угрозой.

Татьяна кивнула, открыла створку буфета, провела ладонью по полке. Потом растерянно посмотрела вокруг, открыла шкафчик, где хранилась крупа. Заглянула в ящик с кастрюлями. Откинула полог занавески, посмотрела на подоконник.

– Странно, – произнесла она.

– Что странно? – спросил я, уже догадавшись о том, кто этот воришка и что он украл.

– Нет этой анонимки. Я клала ее в буфет.

– Точно помнишь?

– Точно. Эта анонимка тебе очень нужна?

Я промолчал. Макс выкрал и уничтожил очень важную улику. Снимаю перед ним шляпу – он действует спокойно, продуманно, не допуская никаких серьезных ошибок. Я чувствовал, что он все время где-то рядом. Возможно, он контролирует мои передвижения, просчитывает мои шаги.

Мы вернулись в комнату. Мать закрыла дверки шкафа.

– Когда же все это кончится? – простонала она. Лицо ее было бледным, на верхней губе проступили капельки пота. – Страшно жить стало. А что с нами будет завтра? А как теперь выходить из дома?

– Страшнее того, что было, уже не будет, – угрюмо заметила Татьяна.

За окнами стемнело. Мне здесь больше нечего было делать. Татьяна вынула кубик льда из морозильной камеры, и я приложил его к распухшей переносице.

– А вы уже уходите? – заволновалась мать. – Может быть, попьете чайку? Таня, угости гостя чем- нибудь.

– Ничего не надо, – сказал я.

Я смотрел на этих двух несчастных женщин, у одной из которых горе выхолостило душу, а вторая тряслась за свою жизнь, и сердце мое наполнялось тягучей жалостью к ним. С Татьяной я был едва знаком, а с ее матерью встретился впервые, но они вдруг стали мне… нет, не родными, но я почувствовал, что никто на всей земле не сможет защитить их и успокоить и отныне я обязан беречь их, как слабых, зависящих от меня людей… Я подумал, что должен найти какие-то слова, чтобы поддержать их, но у меня самого ком стоял в горле.

– Звоните, если что, – произнес я и поймал молящий взгляд матери.

Она уговорила меня остаться на ночлег в опустевшей квартире Юрки Кондрашова, окна которой легко было увидеть отсюда.

– Вы уж, пожалуйста, поглядывайте в нашу сторону, – попросила мать, передавая мне ключи. – Мы не будем гасить свет в комнатах.

– Мама, он к нам в сторожа не нанимался, – проворчала Татьяна и объяснила, где мне найти свежее белье и полотенце.

Признаюсь, я бы с большим удовольствием переночевал в Детском парке на скамеечке, нежели в квартире, наполненной траурной тенью Юрки Кондрашова. Но несчастным женщинам недоставало защитника, и Танька, хоть и не признавалась, тоже нуждалась в поддержке.

Я зашел в квартиру – очень тихо, чтобы не привлечь внимание соседки, распахнул шторы, постоял у раскрытого окна, глядя на пробивающийся сквозь деревья унылый свет. Потом походил по комнатам, рассматривая предметы, которые говорили о Юрке многое. Сервант был заставлен запыленными статуэтками и фигурками. Тут была и сигарета, распятая на кресте, и отполированный сук можжевельника, напоминающий фаллос, и маленькая фаянсовая чашка, выполненная в форме унитаза, и эбонитовая фигурка крокодила, на хвосте которого было нацарапано: «Моя жена»… Орест Нечапайзацицько, Мартин Борман, Константин Батуркин и множество других масок, за которыми прятал лицо не бедный, но вечно завидующий чужим коммерческим удачам «хомячок»…

Я лег на диван в большой комнате, не раздеваясь, а в качестве подушки использовал плюшевого гепарда. Спал я плохо. По сути, это вообще был не сон, так как я постоянно прислушивался к ночным звукам, которые проникали в комнату через раскрытое окно, часто вставал, смотрел на тоскливый огонек. Под утро я все же задремал на несколько минут, и мне приснилось, что дверь в квартиру медленно открывается и через щель я вижу жуткий подвальный мрак; я налегаю всем телом на дверь, но тот, черный и невидимый, кто ломится в квартиру, сильнее меня, и я теряю силы, и мои ноги скользят по полу, и я начинаю кричать…

Собственный крик и разбудил меня. Я вскочил с дивана, вышел в прихожую, подергал дверь за ручку, потом высунулся в окно. Уже занимался рассвет, и пронзительно чирикали воробьи. Я зевнул и вернулся на диван. Последующие пару часов я проспал крепко и без сновидений.

Если я благополучно выпутаюсь из этой гнусной истории, то первым делом поеду в санаторий для