Тут Кир обрывает смех и глядит на меня так, что я тут же замолкаю.
– То есть? – тихо говорит он.
– Что это ты? – удивляюсь я.
И с опозданием понимаю, что…
– Спокойно,– говорю.– Все нормально. Девочка в порядке. Больше, чем в порядке.
И начинаю отсоединять всю свою автоматику. Ту, что еще не отсоединилась сама.
– Ты вовремя прибежал,– говорю.– Почувствовал?
– Угу. Все это,– кивок на приборчики,– так орало, что мертвый бы поднялся.
Понятно. Молодцы американцы.
– Значит, все хорошо? – спрашивает.
– Лучше не бывает.
– А почему она так смотрит? И не двигается?
– Если бы я тебе заправил все, что закачал в нее, даже такой слон, как ты, лежал бы пластом и ловил кайф.
Въехал. Но видом изобразил неодобрение.
Пришлось пояснить.
– Ей было больно. Очень больно!
– И ты не мог снять? – спросил с недоверием.
– Такую – нет. Даже иголками. Ты хоть представляешь, что мы сделали, урод толстый?
– Представляю,– ворчит.– Тебе помочь? – и хватается за катетер, который как раз надо оставить.
– Сядь,– говорю.– Не маячь.
Покорно усаживается.
– Сам-то как? – спрашивает.
– Счастлив,– говорю.– Ну-ка, отвернись.
Фыркает, но отворачивается.
Я наклоняюсь, целую теплые шершавые губы.
– Все хорошо,– шепчу.– Все хорошо, любимая.
Конечно, она меня не слышит.
Глава восьмая
Господин Шведов изволили сердиться. Господина Шведова не допускали к его жене. Поэтому господин Шведов, в промежутках между телефонными разговорами, не особо выбирая выражения, выражал свой гнев, а Грошний, которого, кстати, тоже не допускали к сестре, с удовольствием подкалывал зятя. По глазам Шведова было видно: он с огромным удовольствием пристрелил бы наглого шурина. А еще в гостиной, поигрывая янтарными четками и улыбаясь добродушно и вкрадчиво, как сытая кошка, расположилась Елена Генриховна Энгельгардт. И как бы гневно ни звучал голос Шведова, бизнесмена и мужа, но глаза Шведова-мужика то и дело скашивались на обтянутые колготками бедра.
– Дима,– лениво проговорила Лена,– прекращай скоморошествовать. Утомляешь.
Тут в очередной раз запиликал телефон.
– Я! – рявкнул Шведов в трубу.– Мать вашу! Я сказал! Так делай, бля! Делай! Что не хочет? Уволен! Не ты, мать твою! Пушкин! Другого найдешь, чтоб подписывал, а не муму пялил! Всё. Я сказал – всё!!!
Шведов сунул телефон в карман. Казалось, брызни на него сейчас водой – зашипит.
– Виктор,– тем же ленивым голосом произнесла Елена,– тебе совсем не обязательно быть тут. Мальчики вполне управятся. Тем более здесь теперь охрана. Хочешь, я буду тебя сопровождать?
– Это еще зачем? – сварливо спросил Шведов. Но в глазах мелькнула заинтересованность.
– Чтобы кое-кто тобой не позавтракал.
– С чего вдруг такая забота? – недоверчиво поинтересовался Виктор.
– Может быть, я сама хочу тебя съесть… – Елена распрямила ноги и потянулась.
Виктор промолчал.
Елена Генриховна Энгельгардт
Душке он нравится. Мужик, этого не отнимешь. Но дурачо-о-ок!.. Опять ширинка топорщится. Ноги мои его возбуждают. Если б он не под юбку, а в глаза мне так усердно заглядывал, я, может, и пожалела бы дурачка. Дала бы. Просто так, без Душкиного участия. Нет, перебьется. Мысленно он уже сто раз меня раком поставил. Скучно. Тип «сунул, вынул и бежать». По делам бизнеса. От меня бы ты, медовый-сахарный, не сбежал. А уж от Душки тем более. И не сбежишь, котик. Мы с тобой еще поскачем. Только не здесь. Здесь – не могу… Свет мой Глебушка, видишь, как я гордость твою берегу? В твоем доме – ни-ни. Потому что я тебя люблю, Глебушка. Потому что ты единственный из нас, Сермалевых, у кого я не спала на груди. Потому что с тобой я – как глупая девчонка… Ишь, ногу на ногу закинул, чтоб незаметно было. То-то. Я тебе не шлюшка надомная, а ведьма с лицензией, ха-ха! Димка развлекается. Молча. Не любит зятька. А сестренку любит, хотя совершенно пустая баба. Баба – она баба и есть. Занятно, что наши мальчики надумали вытащить ее
«Тебе не скучно здесь?»
«Нет. Когда ты приходишь».
«Не огорчайся. Осталось недолго».
«Я не огорчаюсь. Глеб…»
«Что?»
«Ты спрашивал, как меня зовут?»
«Да?..»
«Я не помню».
– Это мое право! – заявил Шведов, поднявшись.– И я желаю ее видеть. Немедленно!
Стежень тоже встал. Прищурившись, он в упор глядел на Шведова, и взгляд этот не сулил ничего хорошего. Но Виктор никогда не стал бы тем, кем стал, останавливайся он на половине шага.
– Немедленно! – повторил он.– Или, мать вашу, через час здесь будет не трое, а три десятка бойцов. И разберут по бревнам не только твой дом, но и весь сраный поселок! Ясно?
Стежень усмехнулся холодно.
– Нет,– сказал он.– Не ясно!
– Ну все! – негромким, но дрожащим от ярости голосом процедил Шведов.– Пеняй на себя! – и взялся за телефон.
Неуловимое движение – и обломки раздавленной трубки осыпались на ковер с ладони Стежня.
Выматерившись, Шведов отскочил назад и полез за пистолетом.
– Глеб, не надо! – быстро произнес молчавший до этого момента Кирилл.
Стежень даже не оглянулся. С той же ледяной усмешкой он ждал, когда Шведов достанет оружие. Но Виктор опомнился, пистолет так и остался в кармане.
– Господа,– внушительным басом пророкотал Игоев.– Не стоит обострять. Виктор, обещаю, что через два часа вам привезут новый телефон. Глеб, мне кажется, можно разрешить господину Шведову повидаться с женой. То же касается и Дмитрия. Конечно, ты врач и последнее слово за тобой, но, мне кажется, твоей пациентке уже лучше.
Стежень посмотрел на друга, вздохнул…
«Это была твоя идея…»
«Да, моя. Прости».
– Лучше,– нехотя подтвердил Глеб.– Но ей нужен абсолютный покой. Ладно. Можете поглядеть на нее и сказать пару слов. Пару, не больше. И никаких эмоций. Никаких, понятно? Малейший нажим – и ее психика будет травмирована. Необратимо.
Шведов пристально посмотрел на Глеба. Без гнева, скорее – с грустью.
– Я понял,– сказал он.– Можешь не беспокоиться… доктор.
Небольшая комната, желтый свет, мягкая клавесинная музыка. Бледное лицо женщины. Темные ободки вокруг закрытых глаз. Волосы, разбросанные по подушке, кажутся желтыми от снежной белизны наволочки.
Они вошли вчетвером: Стежень, Игоев, Грошний и Шведов.
