собирался. За бензопилой, впрочем, не пошел. Дедов топор лежал в прихожей, трос с лебедкой – в гараже. Прикинул, куда валить. Места хватало. Трос – на всякий случай, больно ветер неудачный, а березища парусит будьте-нате. Поплевал на ладони, примерился и в минуту вырубил клин. Славный топорик. Хоть лес руби, хоть нечисть, а хоть… Ладно, замнем. Вырубил второй клин, поглубже и пониже, с противоположной стороны. Береза стояла – ветер подпирал. Я было взялся за рукоять лебедки, потом передумал. Эх ты, удаль русская! Ухватился, уперся, потянул… Береза с жалобным стоном пошла книзу. Быстрее… Отпрыгнул в самый последний момент – шутка такая. Дерево упало рядом, подпрыгнуло на ветвях и замерло. Верхушка хорошая, упругая, а сердцевина гнилая, как… Нет, Стежень, никаких аналогий да философий! Руками работай, руками! Я снова взялся за топор, в охотку за какой-то час осучковал ствол. Потом, правда, пришлось сходить за бензопилой. Дрова мне, впрочем, без надобности. Тем более – березовые. Ничего, подарю кому-нибудь. Пока топором махал, вспомнилось, как в студенческие годы подхалтуривал на мелиорации. Канавы от поросли чистил. Славное было время. Простое. Ни демократии, ни демонизма. Как же меня все-таки угораздило податься в колдуны?
С Сермалем Стежня познакомила подруга. Или, вернее, подруга подруги. Хотя какая разница? Женщины в доме Глеба в ту пору менялись, как узор в калейдоскопе. Причем сами. Стежень обитал тогда в
В горах Стежень снежного человека не встретил. Зато дома к нему привели Сермаля.
Они пришли втроем. Сермаль, Кир и самостоятельная девушка Марина.
Кир Стежню понравился. Сермаль впечатления не произвел. Поздоровался, сел в угол и как-то сразу потерялся, хотя дядька здоровенный.
Самостоятельная девушка отправилась готовить, а Стежень с Игоевым повели приятный разговор. Даже, кажется, сговорились книгу писать. О боевых искусствах. Поскольку народу это интересно. Народ – он боевые искусства любит. И чудеса любит. Народ – он такой. А книжка чтобы с фотографиями была… Стежень воодушевился, выволок коробку с фотографиями, где он, чемпион, крушит всех и вся – хоть тебе доску в четыре пальца толщиной, хоть вот ребро заморского кикбоксера негра. Вот, видишь, он, Стежень, сблокировал и встречный йоко пробил под мышку, а фотограф импортный запечатлел. А что ребро сломал, это потом выяснили. Негр и со сломанным ребром два раунда бился. Молодец.
Игоев одобрительно поддакивал и нравился Глебу все больше. Раздухарившись, Глеб вытащил пару досок, оставшихся от недавних показательных, объяснил Кириллу, как держать, встал в стойку… и опростоволосился. Не разбил. Доску-двухдюймовку! Стежень колол такие с легкостью, играючи. Потому сам удивился. Попробовал еще разок. Доска, дрянь такая, держалась. Смущенно, объяснив, мол, доска доске рознь, бывают вот упрямые, Стежень дал Кириллу другую. И ни хрена! Глеб расстроился. Гость отложил доску, начал успокаивать, дескать, чемпион не в форме. Он, Игоев, сам спортом занимался, понимает, как это бывает… И тут спутник его молча, тишком, выбрался из своего угла, поглядел на Стежня с хитрым таким прищуром, ухватил злополучную доску паучьими длинными ручищами, покачал… и вдруг с легкостью переломил ее пополам. Как пенопластовую.
У Глеба челюсть отвисла, а Сермаль крепко хлопнул его по спине и сказал с непривычным непитерским выговором:
– Что, сын земли, флейту слушать умеешь?
– Что? – переспросил вконец растерявшийся чемпион.
– Флейту послушать хочешь?
Стежень подумал, поглядел на сломанную доску и проникся:
– Давай.
– Тогда собирайся. В лес поедем.
Стежень озадаченно поглядел на Игоева.
– Езжай,– рокочущим басом поддержал Кирилл.– Я тут присмотрю.
И Стежень пошел собираться.
Только через пару недель Глеб понял, о какой
Глава вторая
Лучина погасла. Но ведуну свет – без надобности. На то он и ведун. Да…
После первого испытания Дедко его долго не мучил. А к зиме (хорошая была зима, сытная) одежку подарил меховую, в какой и мороз – не мороз. Ходил с Мальцом по лесу, глядеть его учил. Не по-людски, по-ведьмачьи. Научил немного. Потом весна пришла. А с весной народишко к колдуну потянулся. Всякий. И черный, и белый. Даже княжий муж однажды заявился. Здоровенный, усищи до груди, весь в блестящем железе. Только Дедко над ним посмеялся. Зачем, сказал, перед избой моей бронь натянул? Боишься?
Малец думал: вой осерчает да и зарубит Дедку. А княжий муж, наоборот, побледнел, пробормотал что- то невнятное. Малец не понял, а колдун понял, построжел и выставил ученика за дверь. Хотелось Мальцу подслушать, да не рискнул.
Ушли они. Ушли вдвоем, а вернулся Дедко один. Вернулся, упал на лавку и проспал три дня. Малец же эти три дня роскошествовал. Ничего не делал, только ел вкусно из Дедкиных запасов. Через три дня колдун проснулся и отходил Мальца березовыми прутьями. За лень, сказал.
До самой осени Мальцу хорошо жилось. Каждый день мясо ел. Хоть Дедко и не охотился. Верней, охотился, но по-своему, по-ведьмачьи. Выйдет на полянку, позовет, рта не раскрывая, глядь – косой скачет. Подбежит, присядет, Колдун его по головке погладит, в длинное ухо шепнет, а зайчишка – хлоп! – и помер. Или, бывает, выйдут утром из избенки – а на пороге парной кабаний окорок.
Малец думал поначалу – люди приносят, да пару раз углядел след медвежий. Подивился. Сам-то колдун мяса почти не ел, но ученика кормил хорошо.
Так и жили. Дедко учил. Малец учился. Не то чтобы в охотку, да приходилось. Ну и сердце грело: такой могучий, такой страшный человечище, колдун… А Мальцу – Дедко.
А потом пришла и прошла осень.
По первому снежку Дедко привел Мальца в охотницкую избу. Старую-престарую, но крепкую. Дух внутри стоял нежилой, сырой и холодный.
Дедко запалил жирную сальную свечу.
– Оглядись! – велел.
Малец послушно осмотрелся, стараясь, чтоб – по-ведьмачьи. Ничего не разглядел, но струхнул. И не зря. Дедко полез в ларь, выволок железную штуку на цепи. Бурую от ржавчины. Тяжелую, топор выковать хватит. А ежели с цепью – два топора. Грохнул на лавку. У штуки две дуги стальные. Как жабья пасть. С дыркой посредине. Дедко взял Мальца за мизинец левый, покрутил, прикинул что-то, кулак Мальцу сжал, а мизинец оттопырил. Затем поднатужился, растянул дуги.
– Клади перст!
Малец замотал головой:
– Откусит!
– В дырку клади, живо! – рявкнул, осерчав, Дедко. Страшный, страшный…
Перепуганный Малец тут же сунул в ложбину мизинец.
Дедко медленно опустил дуги. Палец зажало. Больно, но терпеть можно.
– Жди,– велел колдун.– Вытащить и не пробуй, уразумел?
Малец кивнул, и Дедко ушел.
Вернулся не вскорости. Малец маялся. Ущемленный палец разболелся, распух. Да и холодно. Дедко даже обуться не дал. «Первый снежок надоть босой ногой трогать». Сам-то в валенках!
Когда Дедко вернулся, Малец вмиг позабыл и о пальце, и о холоде. Дедко привел серого. Матерого, но
