не смолкали разъяренные вопли. Лес мчался навстречу…
Они свернули. Раз, другой и третий, стараясь запутать и сбить со следа погоню. Приходилось выискивать разрывы в сплошной стене деревьев, петлять, отыскивать ручьи и оттянувшиеся далеко от материнских скал каменные осыпи – потому что сзади не стихал песий перебрех.
Но за ними гнались настоящие мастера своего дела. Вопли: «Хен-на!
Хен-на! Куан-ло! Хен-на!» – приближались. Лошади Тубалы и Санделло несли тяжелые вьюки; преследователи же скакали налегке.
Горбун резко осадил коня.
– Не уйти! – прохрипел он, скидывая лук. – Давай!..
Тубала поняла без лишних слов.
Узкая дорожка – совсем недавно проложенная на месте звериной тропы.
Слева – глухой лес, странный, страшный и чуждый северянину; справа – топкое место, широкий и мелкий ручей, в котором запросто увязнешь…
Первая стрела Санделло вырвала из седла скакавшего впереди воина.
Горбун стрелял почти в упор; он успел выпустить еще одну стрелу, когда из зарослей справа от дороги молнией вырвалась Тубала, вскинув свой жуткий двуручник.
Сверкающее полукружье взмаха напрочь снесло голову лошади одного из преследователей. Всадник полетел в пыль – и стрела аккуратно клюнула его в не защищенную панцирем шею. Над плечом и головой Тубалы пропели две вражеские стрелы; но девушка, рыча, точно неистовый берсерк, не обратила на них никакого внимания. Двуручный меч взлетел в позицию для удара так же быстро, как и легкая сабелька; взмах – и верхняя половина тела всадника рухнула, ноги и крестец остались в седле, словно все еще куда-то скакали…
Санделло отбросил лук.
Колечки на мече радостно и беззаботно зазвенели, словно детские погремушки.
Щербясь, вражье лезвие проскрежетало по кольцам. Разворот – и рука противника отделилась от туловища…
Вокруг Тубалы кипел настоящий кровавый вихрь. Тяжеленный прямой меч в ее кажущихся такими нежными ручках порхал, словно бабочка, рубя направо и налево. Никто не успел не то что схватиться за луки, но даже и натянуть поводья. В считанные секунды потеряв десятерых, преследователи попятились было, но ненадолго. Кто-то дико завопил: «Куан-ло! Хен-на! Хен-на!» – и десяток уцелевших вновь бросился вперед…
Наконец рухнул последний. Тубала с презрительной гримаской отерла покрытый кровью двуручный меч и аккуратно привесила к седлу.
– Лихо дралась, лихо, – заметил Санделло. – Но задерживаться тут, право же, не стоит.
– Но… это ведь не тхеремцы! – удивилась воительница, на мгновение вглядевшись в лицо одного из убитых.
– Разумеется, нет. Только сейчас поняла? И не обратила внимания, что рогатка в воротах закрывала дорогу с севера на юг, а не наоборот? – усмехнулся Санделло, тронув поводья.
– И твоим Авари мы дорогу открыли… – прошипела Тубала, поджимая губы.
– Открыли, – без улыбки кивнул горбун. – Но это и к лучшему. Все их стрелы не отразить даже тебе, моя лучшая ученица… Уж у них-то хватит ума, случись что, не лезть к тебе под меч…
***
Миновало еще два дня. Предгорные влажные леса кончились; перед странниками вновь распахнулась бескрайняя степь, по которой бродили неисчислимые стада рогатых антилоп.
– Ну, куда путь держим? – сварливо осведомилась Тубала, когда они остановились на вершине сглаженного ветрами и водой холма.
– Отойди-ка шагов на полсотни и не мешай мне, – спокойно проговорил горбун, твердо глядя в глаза воительнице. – Нечего тебе на это смотреть.
– Это еще почему? – вскинулась было Тубала, но взгляд холодных глаз Санделло остался тверд, и воительница, бормоча под нос такие словечки, что вогнали бы в краску самого отъявленного забулдыгу- эльдринга, поплелась прочь.
Санделло достал Талисман Олмера.
Тубала дернулась, как от удара, едва тусклый ободок желтого металла (неровный, с царапинами, местами даже помятый) вынырнул из кожаной зепи на поясе горбуна.
Немного погодя Санделло выпрямился:
– Теперь нам строго на восток. Вдоль этих гор. Поехали…
***
Бывший сборщик податей Миллог и неотступно сопровождавший его пес шли и шли на восток. Они давно миновали Друвэйт Лаур, оставили позади Андраст, с горем пополам, едва не утонув, переправились через Лефнуи, прошли весь Анфалас, крадучись обогнули Дол-Амрот, на похищенной лодке одолели устье Андуина Великого и вступили в Южный Гондор. В приморских поселениях Миллога принимали за безумца, но в общем не гнали и не обижали, порой даже подкармливая. Толстяк исхудал и пообносился; у пса можно было пересчитать все ребра. Они обшаривали каждый фут берега; Миллог расспрашивал рыбаков – не попадался ли им утопленник? Над ним смеялись – откуда ж твой утопленник здесь возьмется, ежели потонул аж за устьем Исены! Миллог не слушал насмешек. Он просто поворачивался и шел дальше. К тому времени, как Санделло и Тубала добрались до Хлавийских Гор, Миллог и пес уже приближались к Поросу.
ПРОЛОГ
Узкая извилистая долина вела с севера на юг, насквозь пронизав Хлавийские Горы. Затененная черными телами отвесных скал, полная журчащих водопадов, что срывались с огромных откосов. Несмотря на крутизну и высоту горных стен, жаркое южное солнце все-таки заглядывало сюда, и долина пышно зеленела. По ней вилась малозаметная, но все же упрямо не поддающаяся натиску зарослей тропинка; протоптали ее явно люди, а не звери. И сейчас по этой тропинке с величайшим трудом двигались двое. Юная девушка с льющимися волной золотистыми волосами – щеки ввалились, глаза запали; она еле передвигала ноги, тяжело опираясь на плечо спутника – немолодого седовласого мужчины с худым обветренным лицом и глубоко посаженными горящими глазами. Одежду странникам заменяли обгорелые лохмотья. На плече мужчины висел наспех сработанный лук; за веревочный пояс заткнута тонкая изящная сабля с небольшой рукоятью. За спиной приторочен второй меч – куда длиннее и тяжелее. Оружие примотано намертво – из-за длины выхватить клинок все равно невозможно. Одной рукой мужчина крепко обнимал за талию свою спутницу, практически волоча девчонку на себе.
Девушка так обессилела, что выглядела совершенно безучастной и равнодушной к происходящему. Похоже, все силы ее души уходили на то, чтобы заставить перемещаться эти проклятые, не желающие повиноваться ноги.
Мужчина же, напротив, казался одержимым. Он ломил и ломил вперед, словно прорываясь сквозь вражьи ряды к одному ему ведомой цели. Темные глаза горели бешенством.
Серый и Эовин пробивались на юг. Каким-то чудом, едва не умерев от жажды, они одолели выжженную дотла, засыпанную пеплом равнину. Эовин ни за что не выдержала бы такой путь в одиночку. Когда сознание уже начинало мутиться, глаза ее видели склонившееся над ней перекошенное, искаженное лицо Серого; губы его шептали какие-то слова, и тогда странным образом прибавлялось сил и жажда отступала.
А потом на краю пепельной пустыни они нашли небольшой ручеек, сбегавший с гор к случайно уцелевшей от огня рощице… Как они пили!..
…Последнее, что помнила Эовин, – взметнувшиеся со всех сторон занавесы гудящего пламени. Нестерпимый жар опалил лицо и руки… от боли она тотчас повалилась в обморок, не успев даже испугаться или подумать о смерти. А когда пришла в себя, уже настал вечер. Огонь уступил в битве дождю, поле брани превратилось в покрытое засохшей грязью кладбище.
– Их… никого… нет… – раздельно, точно глухой, выговорил Серый, и Эовин внезапно поняла, что он сидит вот так, повторяя одно и то же, уже очень давно – быть может, сутки или даже больше.
