– Особое приглашение надо?! Садись! Документы, деньги, личные вещи – все из карманов сюда!

И пухлая ладонь пошлепала по приборной панели. Я вынул только деньги – все, что у меня остались, положил рядом с ладонью и вышел из машины. Никто меня не окликнул. Я услышал, как «УАЗ», свистя шинами, развернулся и поехал в обратную сторону. Вскоре все стихло. Я перешел на другую сторону дороги, встал на краю высокого обрыва, откуда можно было видеть море так далеко, что захватывало дух. Я стоял долго, прислушиваясь к шепоту дождя и доносящемуся снизу реву прибоя. Море было покрыто пятнами, сливающимися в причудливые фигуры. Казалось, что это огромное поле, вспаханное неряшливо и не везде: местами вода казалась гладкой, как зеркало, местами была рыхлой, сморщенной; далеко от берега, где бородатые тучи подметали его поверхность, белели апострофы пенных гребешков. Небо постоянно двигалось, менялось, один эшелон туч сменял другой; они двигались как легионы – с моря на сушу, сотни, тысячи, миллионы одетых во что-то темное солдат, и море корчилось под ними, фигуры расползались, дробились и сливались снова, рисуя что-то новое и никогда не повторяясь. И вдруг из низкой, обвисшей под собственной тяжестью тучи к морю потянулось черное жало. Стремительно вращаясь, как сверло, оно растягивалось, сжималось, выгибалось, словно исполняло некий жуткий танец. Жадно лизнуло волны, качнулось и прямо на моих глазах растаяло. На том месте остался какой-то тусклый, отливающий холодным серебром предмет, едва различимый в тумане. Я изо всех сил таращил глаза, но набежала помятая туча и закрыла все синеватой дождевой шторой.

Если бы я верил в существование иных миров и паранормальных явлений, то даже не сомневался бы в том, что видел, как смерч бережно выложил на поверхность моря яхту «Галс».

У меня не было денег, чтобы купить цветы, и я, воровато озираясь по сторонам, забрался на городскую клумбу и надергал там роз. Потом нес этот букет, поглядывая напряженно и настороженно, как скатываются с жирных красных лепестков капли дождя… А что я еще мог принести Ирине? Что сейчас было бы уместным? Что могло бы приглушить тот удар, который я нанесу ей своим появлением?

Букет я отправил в ближайшую мусорную урну. Зря только клумбу испортил. Долго стоял под узеньким козырьком газетного киоска, разглядывая обложки журналов. Бродяги и пьяницы принимали меня за своего, хрипло нашептывали, предлагая внести деньги и войти в долю. Я заблаговременно свернул с центральной улицы, где теперь было трудно пройти, чтобы тебя не схватила за руку какая-нибудь пьяная, с опухшим от побоев лицом женщина – чья-то бывшая жена, ставшая свободной без границ. На центральном причале было сыро и ветрено, но народу толпилось полно, как на рынке в разгар торгового дня. Потоки людей медленно двигались вдоль приставленных друг к другу секций металлического ограждения, за которыми на впечатляющей по площади территории шла грандиозная стройка. Визжали бензопилы, стучали топоры и молотки, юркие автопогрузчики шныряли между штабелей досок, бруса и кровельного железа. Не меньше сотни рабочих в оранжевых спецовках и пластиковых касках, несмотря на непогоду, возводили частоколы, бастионы, отдельные башни и целые сказочные замки. Дети, сидящие на плечах отцов, громко выказывали свой восторг, протягивали руки, просились туда, где было так необычно и заманчиво. Тут же разворачивались торговые лотки, как по мановению волшебной палочки появлялись маленькие разборные магазинчики, словно шашки на игровом поле, выстраивались разноцветные пластиковые столы и стулья.

Я подумал, что нам с Ириной надо будет обязательно прийти сюда, на детский праздник, потому как мы с ней любили и умели веселиться, как дети, и с удовольствием посещали все заезжие аттракционы.

С набережной я свернул на маленькую пешеходную улочку, которая заканчивалась тупиком и стройкой, но не вернулся, а упрямо пошел по кучам песка и строительного мусора. Может, позвонить ей еще раз, плеснуть еще топлива в огонь ее надежды?.. Пока я думал о том, что скажу, если все-таки позвоню, ноги довели меня до ее дома.

Несмотря на поздний час, художественная студия еще работала. Я прошел ее на цыпочках, стыдясь мокрых следов, которые оставлял на паркете, постучался в дверь мастерской и, не дождавшись ответа, заглянул внутрь. Бари Селимов работал над портретом и, чуть приоткрыв рот от старания, неуловимыми движениями вырисовывал тонкую морщину под глазом старца. Натурщик – сморщенный коричневый старик с мучнисто-белыми короткими волосами, зачесанными на лоб, сидел на потертом и продавленном диване, часто вздыхал, со скукой смотрел то на разлапистый мольберт, за которым и художника было не видать (не уснул ли он там часом?), то на мокрое запотевшее окно, поглаживал высохшими до черноты пальцами обивку дивана, думал о чем-то безрадостном.

Я не стал отвлекать Бари. Да мне и сказать ему было нечего. О моих «похоронах» он вряд ли слышал, потому как не читал газет, редко выходил из мастерской и общался только с натурщиками, большинство из которых даже не знал по имени-отчеству. Когда мы с ним встречались, то большей частью молчали, пили зеленый чай да рассматривали свежие картины. Искусство и вдохновение говорили в мастерской столь сильно и эмоционально, что нам с Бари оставалось только молчать и слушать…

Раздавленный чувством своей вины, я поднимался на второй этаж. Думать было не о чем, отступать некуда, оставалось только резать. Я ни на мгновенье не задержался перед дверью, сразу позвонил и старался держаться как обычно, как всегда: ничего не было, жизнь продолжается…

Я услышал за дверью ее тихие неторопливые шаги, и тут самообладание меня подвело. Я заволновался так, что мне стало не хватать воздуха. Я оперся рукой о стену, словно пришел с дружеской попойки и с трудом держался на ногах. Лязгнул замок. Я судорожно думал, какое выражение изобразить на лице: улыбаться? или, напротив, скорбеть? По-моему, в итоге нарисовалось нечто глупое, но предпринимать что- либо было уже поздно, дверь открылась.

Ирина стояла передо мной в домашнем халате, растрепанная, словно рассекала по всему Побережью на кабриолете, с бледным, лишенным какой-либо косметики лицом. Глаза ее были красные, взгляд затуманенный. В пальцах дрожала зажженная сигарета, пепел падал на пол.

– Ой, привет! – произнесла она, тараща на меня глаза, словно одновременно узнавала и не узнавала. Затем отступила на шаг, но неуверенно, и было не совсем понятно, приглашает она меня зайти или нет. Тут ломаная улыбка сошла с ее губ, Ирина побледнела, прикрыла глаза и стала оседать на пол. Я едва успел подхватить ее на руки. Толкнул ногой дверь, закрывая, ринулся в гостиную, опустил Ирину на диван. Ее тело было невесомым и безжизненным. Из руки выпала сигарета, которую я тотчас раздавил мокрым коленом. Волосы рассыпались по цветной, с красными маками, подушечке. Мертвенная бледность обесцветила губы. Я бережно пошлепал ее по щекам, ловя себя на мысли, что смешно копирую комедийного героя, который таким же образом приводил Наташу Варлей в чувство. Но что ж еще делать? Сбрызнуть ее лицо водой? Или приподнять ноги, чтобы они были выше головы – так вроде надо делать…

Только я взялся за ее лодыжку и попытался приподнять невесомую ножку, как Ирина оттолкнула меня и мученически простонала:

– Вацура, я тебя ненавижу! Что ты со мной делаешь?