— Мне смешно.

— Это бывает, нервы… Ах, мерзавцы, трубку отобрали, так бы закурил перед смертью.

Валери стала тарабанить кулаками в дверь. Я подошел к ней и положил руки на плечи:

— Не шуми, а то тебе предоставят отдельную камеру.

— Ты предлагаешь спокойно дожидаться, когда нас расстреляют? — спросила она, резко обернувшись.

— А ты предлагаешь выломать дверь?

— Но ведь надо же что-то делать?

— Надо, — согласился я. — Спроси, к примеру, у господина адвоката, так сказать, руководителя нашей экспедиции, что он намерен делать дальше, кроме как мечтать о своей трубке.

— Не надо острить, Кирилл, — унылым голосом отозвался из своего угла Рамазанов. — Никто не давал вам гарантий, что все пройдет гладко. Я предупреждал, что мы идем на риск.

— Имейте мужество признать свою ошибку, а не списывайте ее на риск, — ответил я.

— Вот как, ошибка? А уверены ли вы, что мы благополучно дошли бы до места пешком, через горы? Вы можете дать стопроцентную гарантию?

— Да что вы подсчитываете проценты! — отмахнулся я. — Есть такие понятия, как обоснованный риск и бесшабашность, которая часто граничит с мальчишеской неопытностью.

— Ну вот, договорились! Значит, я, по-вашему, мальчишка?

— Да замолчите же вы! — крикнула Валери. — Как бабы в переполненном троллейбусе! Нам больше не о чем говорить?

Я был зол на адвоката, но замолчал и даже устыдился своей несдержанности, сел под дверями, прижался лбом к доскам, рассматривая через щель узкую улочку, щербатый дувал и человека с автоматом, сидящего на корточках. Валери ходила по сараю из угла в угол.

— Глупо, глупо почти достигнуть цели и попасться в лапы бандитам. Что им от нас надо? Деньги — у меня было около тысячи долларов — они забрали, автомат забрали, рюкзаки забрали.

Адвокат сидел с закрытыми глазами.

— Надеюсь, — медленно сказал он, — никому из нас не надо напоминать, что только одно слово про наркотики автоматически подводит нас к пуле. Нас, — повторил он. — Я имею в виду себя и Валери.

Я скрипнул зубами:

— Рамазанов, я отлично все понимаю. Ваша реплика, конечно же, относится ко мне одному. Вы подсказываете мне, как обрести свободу и избавиться от вас. Спасибо, я подумаю над вашей идеей.

Через минуту адвокат добавил:

— Не обижайтесь. Я сказал только то, что сказал, ни на минуту не сомневаясь в вашей порядочности.

— Но я в вашей уже сомневаюсь.

— Опя-ааать! — завыла Валери и схватилась руками за голову. — Я думала, что это свойственно только женщинам.

— Нет, почему же! — воскликнул адвокат. — На всякий случай надо расставить все точки над «и». Вдруг больше не встретимся.

— В аду встретимся! Крайнюю правую сковородку не занимать! — Валери снова начала ходить по сараю.

— Это, пожалуй, самое неприятное во всей нашей истории — то, что мы встретимся в аду, — пробормотал я. — С господином адвокатом я предпочел бы никогда больше не встречаться.

— Интересно, из-за чего это я попал к вам в такую немилость?

Я, глядя на его обгоревшую на солнце лысину, на нелепую в нашей ситуации подчеркнутую аккуратность гладко подбритых щек, на его жалкую попытку выглядеть человеком гордым и несломленным, понял, что сейчас наговорю ему гадостей.

— Вы, — медленно сказал я, — маленький человечек, который вздумал покорить мир, который поставил себя в центр Вселенной; вы, который превыше всего ценит только свои слова и поступки и только по ним определяет ценность других людей; вы, вечный неудачник, троечник, посредственность, удел которого — завидовать другим и подозревать их в нечестности, — вы спрашиваете меня, почему я к вам плохо отношусь?

— Кирилл! — с укором сказала Валери. — Что ты говоришь!

— Нет-нет, — остановил ее адвокат. — Очень интересно. Прошу вас, Кирилл, продолжайте.

— А мне больше нечего добавить, — махнул я рукой.

Адвокат опустил глаза. Скулы на его щеках вздулись. Минуту он молчал, с трудом переваривая то, что я ему выдал.

— Да, вы правы, — наконец сказал он. — Я неудачник. Я троечник. Мои однокашники давно перебрались в Москву. А те, кто остался в Ереване, ездят на белых лимузинах. Один — зам генерального прокурора республики, другой — юрисконсульт крупной торговой фирмы. А у меня до сих пор нет ничего, кроме комнаты в коммуналке и работы, где я разбираю в основном семейные ссоры. Но вы не правы в том, что я завидую. Я никому не завидую, Кирилл! — Он поднял голову и в упор посмотрел на меня. — Никому! Я отлично представляю, какое место занимаю в жизни. Я знаю свои возможности, и у меня нет никаких иллюзий в отношении себя. Но я доволен своей жизнью и уважаю себя, несмотря на свой небольшой рост, лысину и то обстоятельство, что сижу под арестом в этом загаженном сарае. — Он сделал паузу и тише добавил: — А что касается подозрений в нечестности, то я хочу сказать вот что: мы все здесь одним миром мазаны, хотим заработать деньги своеобразным способом, о моральной стороне которого можно много спорить. Но в одном вопросе я никогда не сомневался и не сомневаюсь теперь — есть подлость и порядочность, верность и предательство, трусость и благородство. Эти понятия я никогда не путаю и очень хотел бы, чтобы люди, которые меня окружают, тоже их умели различать.

Он закончил свой монолог. Несмотря на некоторое позерство и самолюбование, адвокат в эти минуты был достаточно искренним. Я не счел нужным продолжать с ним словесную перестрелку, а занялся изучением дверных петель — достаточно ржавых, чтобы сломаться от первого же удара ногой в дверь. Валери устала слоняться по сараю, как зверь в клетке, села рядом со мной и положила голову мне на плечо.

— Нас расстреляют на рассвете? — спросила она.

— Почему именно на рассвете?

— В кино и книжках так всегда. Утром разбойников выводят во двор. Звучит приговор, тарахтят барабаны. Офицер командует: «Оружие на изготовку! Целься! Пли!» Ба-бах! И смертельно раненные герои красиво съезжают по стене и с улыбкой падают на землю. А мы с тобой поцелуемся в последний раз, как Ромео и Джульетта… Ох, — вздохнула она, — как умирать не хочется!

Неожиданно за дверью загремел замок, и Валери испуганно прижалась ко мне. Мы все как по команде прикрыли глаза руками — в дверной проем хлынул, как нам показалось, ослепительный солнечный свет, и мы не сразу увидели мужчину в круглой шапочке, пиджаке, надетом на длиннополую серую рубаху, и остроносых калошах. Он, опираясь рукой о дверной бревенчатый каркас, долго всматривался в темноту сарая, с каким-то странным выражением на бородатом лице взглянул на адвоката, затем на нас с Валери, снова на адвоката и снова на нас.

— Инжибю, — сказал он, глядя на меня, и поманил рукой.

— Простите, — ответил я, — теперь то же самое, только по-русски.

— Он хочет, чтобы вы вышли, — пояснил Рамазанов.

Афганец терпеливо ждал, когда я встану на ноги. Валери вцепилась мне в рукав куртки:

— Не ходи, Кирилл! Если умирать, то вдвоем!

Это было трогательное расставание. Валери едва не плакала и до самой двери не отпускала мою руку. Я, несмотря на то, что еще пытался шутить, тоже чувствовал себя скверно, хотя в глубине души надеялся, что расстрел, если таковой планируется, в самом деле будет осуществлен с первыми лучами солнца. Как в книжках.

В дверях я обернулся. Рамазанов прожигал своим взглядом мне спину. Его глаза кричали мне: «Не выдай!!!»

— Господин адвокат, — сказал я ему с улыбкой, которую попытался изобразить на лице, — у вас