готовясь к переходу через горы, забыл про очки. Точнее, он не подумал о том, что они могут пригодиться, и теперь предоставил нам всем возможность заполучить ожог сетчатки.

Неожиданно Рамазанов остановился, свернул в сторону, сделал несколько шагов и, повернувшись к нам, махнул рукой.

— Чего это он семафорит? — спросила Валери, глядя сквозь растопыренные пальцы, как через очки.

Когда мы подошли ближе, оказалось, что адвокат едва не свалился в ледовую трещину, оказавшуюся на его пути. Трещина была жуткая, и в ее темно-голубой утробе долго не затихал звук падающей льдинки, которую кинула Валери.

— Кажется, пришла пора воспользоваться веревкой, — сказал адвокат.

— Вы собираетесь повязать нас, Низами Султанович? — спросила Валери, когда Рамазанов извлек из своего рюкзака моток веревки и принялся разматывать его. Один конец он повязал вокруг своего пояса, подергал, проверяя узел на прочность, второй конец протянул мне.

— А я буду посредине прыгать, как через скакалку? — Валери попыталась изобразить то, что она только что придумала, но поскользнулась и растянулась на твердом и укатанном, как асфальт, снегу.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, не так.

Свободным концом веревки я обмотал талию Валери. Сам же встал между ними, продел петлю через свой поясной ремень и завязал морским узлом.

— Это что получается? — принялась было возмущаться Валери. — Я пойду самой последней?

— Ты пойдешь самой первой, — сказал я ей. — И если свалишься в трещину, то у нас с адвокатом будет больше шансов вытащить тебя, чем если туда первым свалится адвокат.

Валери подчинилась, хотя это стоило ей больших усилий. Подчиняться, выполнять чью-либо волю, навязанную ей в приказном тоне, она не любила и, мне кажется, с удовольствием поступала бы вопреки. Я показал ей точку, на которую следовало ориентироваться, и Валери возглавила нашу связку. Шла она медленно, через каждые десять-пятнадцать шагов останавливалась, опиралась локтями о согнутую в колене ногу, отдыхала, пока не выравнивалось дыхание, оборачивалась в нашу сторону, интересовалась, не замерзли ли мы еще, и, полюбовавшись на наши обожженные недовольные физиономии, продолжала путь.

Адвокат, кажется, стоически подавлял в себе раздражение. Он, наверное, считал эту страховку излишней мерой предосторожности, но вслух не сказал ничего и молча терпел наш черепаший ход. Я не пытался убедить его в необходимости страховки. Пусть привыкает к тому, что мои требования не подлежат обсуждению.

Во второй половине дня мы вышли на ровное, как стол, плато, покрытое целинным снегом, в некоторых местах довольно глубоким, и Валери, зарываясь в него едва ли не по пояс, салютовала, подкидывая вверх невесомые ледяные стружки.

Мы с Рамазановым подыскивали место для стоянки и, должно быть, сверху были похожи на клопов, блуждающих по футбольному полю. День стремительно угасал, и нам ничего больше не оставалось, как расчищать руками площадку под палатку, в то время, как Валери пыталась скатать снежные шары и соорудить памятник снежному человеку.

С оборудованием лагеря мы провозились до сумерек и промокли насквозь. День ушел с последним лучом солнца, и на плато легли голубые тени, словно действие происходило на гигантской сцене театра и светотехник опустил на юпитер голубой фильтр. Влажная от утреннего тумана палатка мгновенно покрылась инеем — как снаружи, так и с внутренней стороны, и всякое прикосновение к ее стенам вызывало снегопад.

Ужин приготовил я, причем не выходя наружу, и пока Рамазанов и Валери отогревались в своих спальниках, разжег примус и сварил в воде из талого снега жиденький вермишелевый супчик. Перед тем как окунуть свои ложки в кастрюлю, мы с Рамазановым выпили по глотку спирта, а Валери, с отвращением глядя на нас, передернула плечами.

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что я часто просыпался от боли на обожженных солнцем руках.

Валери не открывала глаз до тех пор, пока я не натер ее щеки снегом. Она скривила лицо, как обиженный ребенок, и перевернулась на живот. Тогда я принялся за ее шею.

От первой оплеухи я успел увернуться, а вторая угодила мне по затылку.

— Какой кошмар, — тихо сказала Валери, сидя в палатке перед пологом. Она натянула край спального мешка до подбородка и без энтузиазма смотрела на безмолвную снежную пустыню, залитую оранжевым утренним светом и исполосованную синими тенями.

— Все в мире относительно, — сказал я, стаскивая с себя свитер, майку и принимаясь за брюки. — В спальнике, например, теплее, чем снаружи. Но зато ходить снаружи одетым намного теплее, чем голым.

Я снял брюки, ботинки, носки, аккуратно развешивая одежду на крыше палатки. Валери смотрела на стриптиз, который я ей демонстрировал, с выражением нескрываемого ужаса на лице и тихо поскуливала.

Оставшись в одних трусах, я зашел по колено в снег и, расставив руки в стороны, плашмя упал в него, тут же вскочил и принялся яростно натирать себя снегом. Этот фокус я демонстрировал сам себе по многу раз за год, катаясь на лыжах со склонов Ай-Петри и Чатыр-Дага, и это было для меня естественной гигиенической процедурой. Валери же, наверное, первый раз видела рядом с собой живого «моржа».

— Все, конец! Мы тебя потеряли! — бормотала она. — Ты подхватишь воспаление легких, заболеешь пневмонией и умрешь от СПИДа. И я буду горько плакать над твоей могилкой.

Адвокат, занимаясь утренним бритьем, с улыбкой поглядывал на мои снежные процедуры.

— Кирилл, вы давно смотрели на себя в зеркало?

— А что случилось? Неужели рога выросли?

— Ну-у, — протянул он, — я думаю, что до этого не дойдет. А выросла у вас черная вульгарная борода. Гляньте-ка на себя.

Растирая себя скрученным в жгут полотенцем с такой силой, словно намеревался распилить себя пополам, я подошел к адвокату и взял из его рук маленькое зеркальце. Оттуда на меня глянула жуткая образина, рожа которой была покрыта густой черной щетиной. Я поскреб себя ногтями по щекам.

— Неужели это я?.. У вас случайно нет запасного лезвия?

— Лезвие есть, но я бы посоветовал вам оставаться в таком виде. Вы очень похожи на местного моджахеда, и если бы не голубые глаза, то вас здесь принимали бы за своего.

— Как, собственно говоря, и вас.

— Правильно, не брейся! — крикнула Валери из палатки. — Тебе идет борода.

Когда мое тело уже полыхало огнем, я оделся и почувствовал себя чистым и свежим. Валери лишь повозила во рту зубной щеткой, промыла глаза из кружки и снова залезла в спальный мешок.

— Господа! — сказала она. — Вы не могли бы подать даме кофе в постель?

Пока я разливал кофе по чашкам, Рамазанов топтал снег вокруг палатки и что-то высматривал. Когда он снова подошел ко мне, я спросил:

— Ну и что показала рекогносцировка?

— Это слово в переводе с военного на нормальный язык, кажется, означает изучение местности перед боем?

— Вы совершенно правы.

— Знаете ли, меня не покидает какое-то странное ощущение, что за нами постоянно следят.

— У вас, наверное, гипоксия. Кислородное голодание мозга, — с самым серьезным видом предположил я. — При этом могут возникать слуховые и зрительные галлюцинации, необоснованные страхи,