мается в президентах, вместо того чтобы ныне смачным прокуренным голосом старого морского волка отдавать приказания с мостика и плевать на весь мир из-за плавучего частокола убийственных ядерных «малюток». Он бы и в третий раз собрался на «Петропавловск» – и в тот же год, подумаешь – сплетни и слухи, ведь не по бабам же, а на военную российскую базу, но ничего не вышло. Потому что ехать было некуда. И самого «Петропавловска» не было более в Северной.

А ведь как шло хорошо, прямо со старта. И юбилей его как раз справляли, чин чином, даже с перебором – из-за шута Турандовского. От него-то первая гадость и произошла. Ермолов по сей день не без страха вспоминал ту историю с царской шапкой. Да и не в шапке заключалось дело. Глупость, конечно, и перед людьми стыдно за чужое лизоблюдство, еще подумали наверняка, что Ермолов сам и подучил. Так не было того. А только с шапкой связалось для него самое пренеприятное ощущение. Именно тогда и дала знать о себе загадочная его болезнь. Давление у Ермолова всегда ощущалось в норме, и полнотой он не отличался, а вот пошла вдруг кровь носом. И главное, такая поднялась в голове муть, что и до сих пор не решался он пересказать никакому врачу. Какой-то горящий дом, а в нем обугленный в пламени ребенок, а потом все обвалилось как бы сверху, и Ермолов сам очутился от макушки до ног в море из огня, и стало ему больно. И он закричал внутри накатившего на него видения: «Жжет! Жжет меня!» – и понял, что это о шапке, и ее обруч соболиный раскаленным кругом давит его. Тут же явился ему из бескрайней пропасти изумрудный в сиянии смерч, будто змей с хвостом, еще страшнее пожарища, и закрутил, пожрал и выплюнул искалеченного вон. Всего-то, может, миг один и был Ермолов без сознания, как рассказали ему потом, но кошмару натерпелся, какого в жизни не испытывал.

А через неделю ровно тяжелый, полновесный обух опустился на его отныне невезучую голову. И осыпал ее пеплом и прахом.

Для Северной время уже наступило тогда глубоко зимнее. Но вот в таких условиях командование и решило провести тактические, прибрежные учения. Враг, чай, на погоду заглядываться не станет, а ракетная стрельба по мишеням всегда идет на пользу личному составу. Вывели в море и «Петропавловск». Не из особой необходимости гонять туда-сюда дорогостоящую махину. Да и образцовый экипаж давно утер всем носы. Но во-первых, президентский любимец и должен отличиться, а в очередь вторую – все же и лучшим из лучших полезно поучиться иногда, чтоб не расслаблялись. И «Петропавловск» вышел в полной боевой готовности, и даже портрет Ермолова повесили в полный рост.

Погоды стояли средней паршивости, и разве что худосочный катер мог ими смутиться. А уж такому гиганту было вовсе наплевать. Вел крейсер на учения сам вице-адмирал Селезнев, самолично стоял на мостике, более, конечно, в воспитательных целях. Ракеты ушли, куда надо и когда надо, и уж само собой, попали тютелька в тютельку. Далее следовало совершить маневр уклонения от подлодок, а после отойти в сторону и не мешать огромной тушей и другим, кто помельче, набирать очки.

На маневре-то все и произошло. Сначала радиограммы поступали исправно. Переговоры с землей и с судами звучали в эфире. Подлодка предполагаемого противника была обнаружена, меры приняты, «Петропавловск» праздновал победу. Когда ни с того ни с сего на мачтах заискрилось. Посыпались вниз на палубы синие огни, завыли противопожарные сирены, радарные сетки накренились и, словно сбитые из невидимой пращи, обрушились одновременно. Еще звучал сигнал тревоги, еще адмирал Селезнев успел сказать только «что за черт!», еще никто никуда не смог добежать, чтобы отключить, предотвратить, предпринять или сообщить. Как огромное тело наипрочнейшего металла, непобедимая крепость империи, раскололось пополам с адским, нестерпимым для человеческих ушей скрежетом и визжащим грохотом палубных разрывов, полыхнуло из середины своей огнем и дымом. Потом раздался взрыв, оглушивший и накрывший астрономической высоты волной всех и вся в окрестностях погибающего крейсера. А когда воды рассеялись и очухались уцелевшие поблизости корабли, от «Петропавловска» и воронки не осталось. В одночасье, в единый миг – был и не был могучий красавец Северного флота. Жалкая кучка обломков сизого оплавленного металла указывала приблизительно место его погребения. И все. Более никто не пострадал.

Когда Ермолову сообщили, он сначала на чистом глазу решил, что это чья-то шутка. Так не бывает и потому не может статься никогда. Не в лихом бою, не в горниле войны, а на пустопорожних учениях, которые и были-то для монументального крейсера необязательными, сгинул его любезный «Петропавловск». И с ним весь доблестный экипаж до последнего матроса с вице-адмиралом Селезневым во главе, и даже косточек со дна морского собрать не удалось.

Тогда в Северную полетели комиссии, одна другой мудрее, спецслужбы шерстили так, что даже трюмные крысы сбежали прочь. А в итоге все следствие нашло одну голую фигу с машинным маслом. Лодку-противника перевернули вверх дном, только что не распилили. И распилили бы, да больно дорогая оказалась вещь, и командующий – единственный, сохранивший здравый смысл, – не позволил. Но на лодке все оказалось в комплекте, и торпеды до самой последней мирно спали на местах. А боевых, как оказалось, вообще не получали. Одни симуляторы. Такими разве что рыбацкое одномоторное корыто перевернуть можно, и то в случае большой удачи. А крейсеру это – что галапагосской черепахе плевок на панцирь. Тогда принялись за предположение вражеской диверсии. И с тем же успехом. Не было и не могло быть никого ни в государственных, ни в сопредельных водах. Западники в испуге открещивались, разведка подтверждала, что бред полнейший. Разве только чайки-камикадзе с неопознанным взрывчатым веществом. Оставался последний шанс: что рвануло от халатности на самом крейсере. Но даже обычные боеголовки – это тебе не рождественский пистон, просто так они не детонируют. Тем более по силе тянуло никак не менее, чем на добросовестный ядерный взрыв. Может, с воздуха, или, чем черт не шутит, из самого космического пространства? Однако счетчики показали в допустимых пределах стерильную радиационную чистоту, да и электромагнитного импульса не случилось.

Что это был сокрушительный удар под дых, никто и не спорил. Более всего страшила именно неизвестность и необъяснимость. И тогда приняли решение. Адмирал Чернявкин, сам или по наущению чужому, его и озвучил.

– А только Северное надо закрывать, – предложил он, и как бы несмело.

Ладогин, видно, в сговоре, его поддержал:

– Закрывать надо. И перебазировать на новое место.

Ермолова чуть удар не хватил, когда он представил себе такие расходы. Это тебе не репку с грядки пересадить. Это все равно что Белопалатинский космодром взять и целиком переставить из Семиградья, скажем, посреди оренбургских степей. Это эвакуировать целый город, от яслей и детсадов до громадных ремонтных доков, от необъятных военных складов до матросских портомоен. Хорошо еще, что его любезные корабли могут идти своим ходом. И Ермолов попробовал сопротивляться:

– Ну зачем же так сразу? Надо усилить безопасность и наблюдение.

– За чем, простите, Владимир Владимирович? – вежливо спросил его тогда Ладогин. – В смысле, за чем усилить наблюдение? Что наблюдать-то прикажете? Это как в сказке: пойди туда, не знаю куда. Я за призраками шпионить не обучен.

– Наверняка со временем обнаружите ваших призраков, – жестко, будто ковал сталь, ответил Ермолов. Некоторая показавшаяся ему насмешка в словах Ладогина привела в гневное раздражение. Ишь, нашел время для доморощенного остроумия.

Однако Ладогин и не думал шутить шутки.

– Чтобы со временем обнаружить, надо иметь хоть малую зацепку. Вы, еще раз простите меня, Владимир Владимирович, но можете ли себе представить такое, чтобы расследование дало голый ноль? Чтобы все предположения до последнего, а мы уж только что дно морское носом не рыли, оказались несостоятельными. Совершенно и абсолютно.

– Такого не может быть, – уверенно сказал Ермолов. Уж он-то знал: любой хитрый зверь всегда оставляет за собой хвост. – Сейчас не сможете доказать, а завтра ваш нос и нароет.

– Нечего рыть-то. И доказывать нечего. Потому как подозреваемых нет! – чуть ли не горестно вскричал Ладогин.

Тут уж и остальные пришли ему на помощь. Те же Василицкий и адмирал Чернявкин.

– Владимир Владимирович! Ведь не станет же разумный человек располагать военные силы, скажем, посреди Бермудского треугольника? – довольно веско предположил адмирал.

Неожиданно для Ермолова – вот тебе и гражданский! – адмирала поддержал Малявин. А может, сам испугался ответственности – ему оно надо?