злой'.

Первым сильно затянувшиеся бесплодные переговоры покинул Шакро. К нему кинулись двое друзей — Юсуп Албогачиев и Хата Олигов, с головы до ног увешанные оружием.

— Что будем делать? — нетерпеливо спросил рыжий здоровяк Юсуп, кузнец по профессии.

— Пожалуйста, один хороший митинг надо! — попросил Шакро. — И лошадь. Мой брат Орджоникидзе — горский человек. Пусть ингуши посмотрят, как он в седле сидит, папаху носит.

Юсуп поскакал в одну сторону, Хата — в другую. Оба что-то кричали и стреляли, вскинув к небу винтовки.

Базоркино сразу опустело. Седобородые законодатели и безусые юноши, обязанные молча внимать речам мудрейших, все мужчины, конные и пешие, поспешили к кургану за селением.

Кавалькада всадников поднялась на самую верхушку кургана. Кадий в черном башлыке, подняв руки к небу, призвал совершить намаз. Прочел молитву и сразу отъехал в сторону, уступил место Серго.

— Товарищи ингуши, слушайте меня! Я, чрезвычайный комиссар Юга России, приказываю вам: возьмите оружие!..

К Орджоникидзе бросился Джабагиев:

— Вы не должны злоупотреблять гостеприимством. Я запрещаю вам…

Толпа взорвалась:

— Не мешай говорить Эрджкинезу!

— Вурро, Эрджкинез! Конах ва![66]

Молодые ингуши самозабвенно палили из ружей в воздух.

Напрягая голос, Серго повторил:

— Возьмите оружие! Настал решающий час. Сто лет ваш гордый народ воевал с русскими царями. Силы были неравные. Вас загнали в ущелья, в бесплодные каменные теснины. Никто — ни Бичерахов, ни Деникин, ни Турецкая империя не вернут вам ваших земель. Это сделает только советская власть, русские рабочие и крестьяне… Подымайтесь на бой с нашим общим врагом. Лучших джигитов пошлите освобождать свои старые аулы. Остальных поведу я на помощь рабочим Владикавказа.

Из сотен глоток вырвалось:

— Вурро! Эрджкинез луом да луом![67]

— К оружию, мужчины!

'Мы были уже не одни, — сообщал позднее Совету Народных Комиссаров Орджоникидзе. — Выступили ингуши, этот авангард горских народов, за которым потянулись, если не активно, то во всяком случае своей симпатией, все остальные горцы.

На пятый день к нам подошло маленькое подкрепление человек в 300 грозненских красноармейцев, и под руководством т. Левандовского они ударили на казаков'.

…Бичерахов по обыкновению хитрил, играл в демократию. Роль премьера он поручил эсеру Семенову. Министерские посты заняли эсер Леонид Орлов и меньшевик Кожанный-Берман, в недавнем прошлом председатель Таганрогского Совета (тогда он испортил много крови Орджоникидзе, провоцируя столкновения с немцами).

Донесение о том, что отряды ингушей осадили пять самых больших станиц, пришло в разгар торжественного заседания Владикавказской городской думы и 'казачье-крестьянского правительства'.

Председательствовавший на заседании Фальчи-ков поспешил устроить перерыв, бросился к сидевшему в ложе позади Бичерахова полковнику Беликову:

— Представители демократических сил Терека чрезвычайно обеспокоены… Я отказываюсь верить…

— И дурак, что не веришь, — обрезал полковник. — Ингуши и в Воронцово-Дашковской и в Сунженской. В Тарской господа старые казаки начали переговоры с Орджоникидзе. Чрезвычайный обещает нарезать новые наделы в Моздокском уезде.

Мятежные казаки бросали позиции. Уговоры 'косоротой лисицы' не помогали. В панике станичники разбегались по домам — спасать семьи и добро. Поспешил убраться назад в Моздок и Бичерахов со своим 'правительством'. В подкреплениях Беликову и Соколову он отказал:

— На Владикавказе пока поставьте крест. Красные нажимают под Прохладной. Бунтует Чечня. Этот московский комиссар нашел ключ к сердцам горцев.

'И наших казаков', — следовало бы продолжить Бичерахову.

Главным, неотразимым оружием Серго была с детских лет обязательная для него забота о справедливости. Вспыльчивый, грозный в гневе, никогда не шедший на компромиссы и сделки с совестью, он тем более никогда не мстил, не наступал на горло поверженному. Много небылиц распространяли о ненавистном чрезвычайном комиссаре белогвардейские газеты и информационные агентства. Единственно, на что не решались — обвинять в кровожадности. Слишком хорошо известно было обратное.

На Госпитальной улице Владикавказа, неожиданно ставшей передовой линией фронта, еще продолжались бои с офицерскими ротами Соколова. Серго в на редкость скверном настроении возвращался с разбитой мятежниками радиостанции. Все попытки возобновить связь с Москвой кончались неудачей. Орджоникидзе нервничал, заметно похудел, впервые узнал, что такое головокружение. В такой вроде бы неподходящий момент наткнулся на большую колонну пленных казаков.

— Куда их? — спросил Серго начальника конвоя.

— Враги революции, осуждены на расстрел.

— Отведите их назад в штаб, — приказал чрезвычайный комиссар. — Я пойду с вами.

Пленных выстроили на дворе за домиком штаба. Серго опросил каждого. Затем объявил:

— Атаманов среди вас я не признал. А простые казаки советской власти не враги. Мы не власть русских, ингушей, чеченцев или грузин. Мы власть труда и бедноты без различия веры и национальности. Возвращайтесь домой, расскажите станичникам, что советская власть борется и за их счастье. Большевики желают им добра… На дорогу, я приказал, вам выдадут продовольствие.

Не менее благополучно на хуторе Тарском закончились переговоры Орджоникидзе с 'господами старыми казаками'.

Осажденные ингушами станицы немедленно складывали оружие и за то получали двухнедельный срок на сборы и беспрепятственный переезд. Новые наделы нарезали по взаимному согласию властей и казаков.

Через горную Ингушетию на Сунжу — в тыл бичераховцам, разорявшим грозненские нефтяные промыслы, Серго отрядил Александра Дьякова. С ним еще десять казаков и мешок, туго набитый 'николаевками', — других денег в станицах не признавали. Поручение секретное. Дано после истории с казаком Легейдой.

Атаман станицы Николаевской приказал бородачу гвардейцу Легейде и его девятнадцати соседям отправиться на фронт под Грозный. Верхом, при оружии — все как издавна положено. К ночи мобилизованные закончили все сборы, уложили имущество, привязали к линейкам коров и вместе с семьями… скрылись. Беглецов приютили осетины, — дали кров, огороды. Казаки немного осмотрелись и попросили принять их в конный отряд керменистсв. Двинулись воевать против бичераховцев.

— Поищи, Александр Зиновьевич, — напутствовал Орджоникидзе Дьякова, — должны найтись в станицах Сунженской линии казаки, такие же решительные, как Легейда. Собирай их, зови под наши знамена!

Первой откликнулась станица Карабулакская. За ней Асиновская, Нестеровская, Троицкая. В назначенное Дьяковым место сбора доставили пулеметы, пушки, бомбометы, двуколки со снарядами, гранаты, телеграфный аппарат Морзе, телефоны и катушки с проволокой, две пишущие машинки. Фельдшер станицы Асиновской Шабунин обеспечил медикаментами санитарную часть.

Ударили в набат, собрали станичников на круг и в Михайловской. Долго кричали, спорили, потом раскололись на две непримиримые партии. Беднота и фронтовики, за малым исключением, за советскую власть, остальные — за Бичерахова. По садам и пашням станицы Михайловской и пролег новый фронт. Под красным знаменем — казаки и под белым — казаки, преимущественно из Ермоловской и Самашкинской.

Дьяков вернулся во Владикавказ, доложил, что он свою миссию, как член Народного совета, выполнил, теперь пусть назначат опытного военного командиром казачьей партизанской армии. Серго ответил: