кооптированный Коба. Примите наблюдение филеров Андреева, Атрохова, Пахомова. Последнего верните.
Ликвидация желательна, но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников на Москву, Полковник Заварзин. № 289303'.
Серго чувствовал себя уверенно. В бумажнике у него лежал паспорт на имя Гасана Новруз-оглы Гусейнова, крестьянина деревни Сарван Борчалинского уезда Тифлисской губернии. Безупречный документ, ни одна буква не исправлена, все в неприкосновенности. От такого 'вида на жительство' подлинный Новруз-оглы отказался единственно ввиду смерти. Бедняга умер несколько месяцев назад.
Эта подробность смутила опытную подпольщицу Веру Швейцер. Она порекомендовала паспорт на прописку в полицию не посылать.
— Устроим вас, Серго, на конспиративной квартире.
Орджоникидзе согласился, к удовольствию филеров. В их обязанности как раз входило выведать петербургские связи 'Прямого'. Потому-то его и не взяли сразу на перроне вокзала, наводненного сыщиками.
Первыми, кто смутил Серго в имперской столице, были… мороз и старый величавый лакей Стасовых. Посидев с полчасика в санях — на очередную явку надо было ехать в конец Обводного канала, — Серго так замерз в своем парижском демисезонном пальто и котелке, что не мог достать из кармана портмоне. Попросил извозчика:
— Ты, голубчик, сам как-нибудь вытащи мой кошелек и отсчитай, сколько тебе следует.
Наутро, прочитав, что накануне было восемнадцать градусов мороза, Серго воскликнул:
— Если бы я знал, что так холодно, обязательно бы умер!
А о страхе, что на него нагнал лакей Стасовых, шутки ради, написал в Тифлис Елене Дмитриевне:
'Ваш дворецкий с бородой графа захотел от меня получить визитную карточку, у меня же, к сожалению, не оказалось и простой картонной бумажки. Долго уламывал. Беседовал с вашими. Сделал все, что нужно… Виделся еще кое с кем; надеюсь, что дела пойдут недурно'.
Сердце — вещун, говорят в народе. На этот раз оно что-то спасовало или Серго за делами не услышал. Лишь на четвертый день жизни в Петербурге на Невском он заметил за собой хвост. Кликнул лихача, приказал: 'Побыстрее, дам на водку'. Чуть погодя оглянулся. Сзади — другие сани, за ними еще одни. Протянул лихачу трешницу: жми изо всех сил.
Раздались свистки. Наперерез бросились городовые, из подворотен выскочили дворнику
Орджоникидзе продолжал верить в силу своего 'железного', как говорили подпольщики, паспорта, тем более что при обыске у него ничего компрометирующего не нашли. В карманах были только рецепт на лекарство и письмо — коротенькое, деловое — в контору братьев Лианозовых, бакинских промышленников.
Первый допрос длился минут десять.
Ротмистр из охранного отделения без интереса задал несколько пустяковых вопросов: где взял паспорт, зачем пожаловал в Санкт-Петербург, где и какое родство имеет?
Уходя, ротмистр не забыл предложить папиросу. Вежливо осведомился:
— Имеете какие-нибудь просьбы?
— Отпустите, господин, на волю, мне лечиться надо. Сколько дней лекарство не могу заказать, рецепт забрали.
— Так-так, — бросил на прощание ротмистр. Новый допрос состоялся не скоро. Прежде сам господин Белецкий должен был побывать с докладом у министра внутренних дел.
— В наши сети, наконец, влетела большая птица, — удовлетворенно говорил шеф полиции. — Этот бывший дворянин Орджоникидзе, по нашей картотеке — 'Прямой', непримирим и, тем более, неподкупен. Пользуется неограниченным доверием Ленина. Полагаю, должен быть заключен в Шлиссельбургскую крепость.
— Полностью разделяю ваше мнение, — отозвался министр.
11
В среду, десятого октября 1912 года, на Ореховый остров Ладожского озера доставили из Санкт- Петербурга очередную партию каторжан. Все в серых бушлатах, на бритых головах ушанки из шинельной материи, на ногах кандалы.
Теперь всего пути несколько сот шагов. Шлиссельбург — Ключ-город, или, как его в старину называли, крепость Орешек, у самого гранитного берега.
С причала хорошо видна высокая каменная стена, охватившая всю цитадель. В центре низко прорезанные, окованные железом ворота. У ворот полосатая будка часового и такой же полосатый фонарный столб.
Злой волей самодержцев заслуженная русская крепость на Неве превращена в державную каторжную тюрьму. С царя Петра повелось. Он заточил в крепость провинившуюся жену Евдокию. Что великий сделал в буйном гневе, то вырождавшиеся, мелкие, неуверенные в своей судьбе возвели в государственный обычай.
В восемнадцатом веке в Шлиссельбурге томился просветитель Новиков. После него декабристы — братья Бестужевы, Пущин, Кюхельбекер. За ними народники Фигнер, Фроленко, Морозов. Сейчас — преимущественно захваченные на баррикадах участники революции 1905 года и большевики.
Только что сошедшие на остров каторжане еще не привыкли к оковам. Кандалы слишком низко опущены, бьют по ногам. Это раздражает Серго, мешает сосредоточиться. У ворот Шлиссельбурга самое время спросить себя: борец ты или узник с поникшей головой?
Вчера на заседании Петербургского окружного суда прокурор, за ним господин председательствующий долго перечисляли, в чем повинен перед империей Николая Второго член Центрального Комитета партии социал-демократов-ленинцев Григорий Орджоникидзе:
'…В 1905 году перед большим стечением народа открыто провозглашал: 'Дзирс Николози!' — 'Долой Николая!'
…Бежал с места водворения.
…Противозаконно переходил государственные границы.
…Издавал и распространял нелегальную литературу.
…В целях, направленных на ниспровержение существующего в государстве строя, учредил 'Российскую организационную комиссию' по созыву партийной конференции.
…Представлял собой делегата от Тифлисской организации.
…При формировании нового Центрального Комитета вошел в- таковой с обязательством руководить работой в России.
…Посему за совершенные преступления… к трем годам каторжных работ с последующим поселением в Сибирь пожизненно'.
— Стой!
Серго вздрогнул, звякнули кандалы.
— В один ряд стройсь!
У стен крепости начальник конвоя пересчитывает каторжан. Сейчас их примет под свою руку начальник тюрьмы остзейский барон Зимберг.
Орджоникидзе сразу оценил: в подражание августейшему монарху этот верноподданный немец носит на мундире значок 'Союза русского народа'.
Для начала Зимберг приказал:
