Я родился под грохот пушки в первые часы 23 апреля 1918 года.

В ту ночь, как и в предыдущие, немцы обстреливали Париж из огромного артиллерийского орудия дальнобойностью более ста километров, которое называли «Большая Берта». Они смогли доставить его так близко после своего мощного наступления на Уазе и теперь надеялись деморализовать столицу.

До тех пор пока Фердинанд Фош, поставленный во главе всех союзных армий, не отодвинул линию фронта, выпущенные наугад снаряды каждую ночь разрушали несколько домов и десятки жертв доставлялись в госпитали или в морги.

В клинике, когда мать рожала меня, всех способных передвигаться больных переправили в укрытие. Но спустить туда роженицу оказалось, видимо, не так-то просто, и ее оставили на этаже.

Так что свой первый глоток воздуха я сделал под глухой гром войны.

Не потому ли мне всегда казалось, что война самым естественным образом написана человечеству на роду, что она его неизбежная реальность? Я всегда ждал, что она вот-вот где-нибудь произойдет, и это, впрочем, не замедляло случиться.

Конечно, можно и должно желать исчезновения вооруженных конфликтов: это благочестивое пожелание. Блаженны пацифисты; но не стоит полагаться на них, чтобы отвратить или сдержать войны.

23 апреля — день рождения Шекспира, а также его смерти, и еще в этот день и в том же году умер Сервантес. Такое соседство в эфемеридах несколько тяжеловато.

Хотя мое первое имя, крестильное, забыли вписать в свидетельство о рождении, что позже вынудило меня к неоднократным исправлениям актов гражданского состояния, зато время появления на свет — 3 часа 15 минут утра — было, похоже, отмечено точно.

Известно, что древние, составляя гороскоп новорожденного, брали за точку отсчета миг его первого крика, считая это первым проявлением жизни. В самом деле, на восточном горизонте небесные аспекты меняются каждые четыре минуты.

Моя астрологическая карта, составленная согласно этому утреннему часу, не противоречит чертам моего характера и главным событиям моей жизни.

Рационалисты презирают астрологию или насмехаются над ней, потому что очень древнее происхождение этой науки, которая почиталась таковой до XVII века, не поддается историческому изучению, а ее методы интерпретации не совпадают с нашими схемами, основанными на опыте. Углубленные статистические исследования не только в индивидуальной, но и в мировой астрологии (которых до настоящего времени не было) могли бы вернуть серьезное отношение к ней, основываясь просто на результатах.

Астрологию не следует путать с ясновидением, магией или оккультизмом, тоже мало исследованными. С «предсказанием будущего» у нее нет ничего общего; если остеречься шарлатанов, подорвавших уважение к ней, то это система определения тенденций каждого человека, а также благоприятных или неблагоприятных периодов его жизни, которая еще может сослужить нам службу не меньше, чем людям древности. Мне самому она была полезна неоднократно, и я рассчитываю, что дальше у меня еще будет случай объясниться.

В момент моего рождения Солнце входило в знак Тельца; на востоке восходило созвездие Водолея, а в небесной глубине[10] царил Юпитер.

Астрология и мифология неразрывно связаны; они две грани одной и той же космогонии. И для той и для другой Юпитер — олицетворение власти, авторитета во всех его проявлениях, порядка вещей, гостеприимства, дружбы, дипломатии. В словесных искусствах он руководит скорее романом, чем драматургией, которая находится в ведении Солнца. Юпитер управляет семьями и династиями, определяет их историю, истинную или фиктивную.

Так что небо моего рождения поддерживал Юпитер; я всегда тянулся к нему и почитал. Посещал его храмы во время своих путешествий. На какие только капитолии я не поднимался! У меня дома всегда найдется какое-нибудь античное его изображение. И часто — сознательно или бессознательно — согласовывал свои труды с его функциями или атрибутами.

Разве не сподобился я написать «Дневники Зевса»? Двенадцатеричный ритм небесного обращения Юпитера то внушал мне спасительное терпение (хотя оно вовсе не в моем характере), то укреплял в решимости. А порой помогал мне дать полезный совет государственным деятелям, будь они у власти или вне ее.

Но квадрат, который Марс образовал с Юпитером в час моего рождения, сулил моему пути также беспрестанные столкновения и даже боевые действия, компенсированные, правда, сильной дружбой и могучим покровительством, что должно было помочь мне в грядущих битвах, ввязываться в которые у меня была определенная склонность.

Другой квадрат, Сатурна и Солнца, позволял предвидеть скрытые под активностью Юпитера кое- какие тормоза и препятствия ходу судьбы, влекущие за собой тяжесть на душе и периоды меланхолии в собственном смысле слова, то есть черного настроения. Сатурн, не сумев пожрать Юпитера, мстит за то, что был свергнут им, и всякий раз, затеняя его в силу своего положения, творит препятствия.

Зато гораздо более ободряющими были динамические аспекты и быстрый подъем благодаря Солнцу и Меркурию в Тельце и Юпитеру в треугольнике с асцендентом в Водолее, причем в этом знаке находился также Уран.

Так что я был рожден под двойной сигнатурой Телец — Водолей, в гармоничном сочетании земли и воздуха, из чего можно вывести сосуществование привязанности к традиционным ценностям, склонность к укоренению, упорство в усилии и не противопоставленные, а взаимодополняющие способности воображения, открытость новизне, поиск ценностей будущего.

Но все это было лишь информационной картой. Еще требовалось, чтобы появился компьютер, то есть сам человек.

Я не любил детство. Я не любил свое детство. Быть может, это было вызвано неприятностями, которые посыпались на меня с первых же недель жизни.

До чего завидно, что жеребенок, едва покинув материнскую утробу, уже встает на свои ножки-ходули — слабые, худые, дрожащие, — но встает! Человеческое же детство — это долгое ожидание, это зависимость, это рабство.

Правда ли, что мать, еще кормя меня грудью, но весьма желая покрасоваться в ореоле молодой родительницы, с гордостью брала меня на занятия в Консерваторию?

Я был бы не прочь усомниться в этом, если бы не газетная заметка того времени за подписью театрального критика, согласно которой я вел себя во время занятий довольно смирно и орал лишь тогда, когда раздавался голос трагика Муне-Сюлли.

Histrio, actor, comoedus, artifex, scaenicus:[11] для обозначения различных театральных исполнителей римляне классической эпохи располагали целым набором слов. Первые представшие моим глазам образчики человеческого рода были как раз представителями этих странных категорий. Да и сам я был выставлен на обозрение именно им. Думаю, что никто не слышал стансы Сида, проклятия Камилла, жалобы Береники и тирады Фигаро в более раннем возрасте, чем я.

Это знакомство длилось недолго. Требования театрального искусства оказались несовместимы с требованиями ухода за грудными младенцами, и вскоре я был доверен попечению бабушки с материнской стороны. В некотором роде сдан на хранение.