но Юджин и Анджела бывали у него на торжественных приемах, и Юджин рассказывал, что Кэлвин не раз давал ему отеческие советы. Он не придирался к служащим и всегда был справедлив и снисходителен.

— Он прекрасно ко мне относится, — говорил Юджин Анджеле за завтраком, — да и все они там любят меня. Просто не знаю, как от них уйти. Но все же чем больше я думаю, тем для меня яснее, что у Кэлвина дело никогда не приобретет такого размаха, как в «Юнайтед мэгэзинс». Они издают и журналы и книги. А у Кэлвина ничего этого нет и не будет. Кэлвин слишком стар. Кроме того, корпорация Колфакса — в Нью-Йорке, и это для меня один из главных плюсов. Мне бы хотелось снова поселиться в Нью-Йорке. А тебе?

— Это было бы прекрасно, — сказала Анджела: она с первых же дней невзлюбила Филадельфию, считая, что это глухая провинция по сравнению с Нью-Йорком и Парижем. Только хороший оклад Юджина и жизненные блага, которыми они пользовались, заставляли ее мириться с пребыванием здесь.

— Почему бы тебе не переговорить с мистером Кэлвином и не рассказать ему об этом предложении? — придумала она. — Когда он узнает, он, возможно, положит тебе такое жалованье, что ты предпочтешь остаться.

— Ну нет, — ответил Юджин. — Может, он немного и повысит мне оклад, но платить двадцать пять тысяч в год ему не по силам. Да и не за что платить мне такие деньги. Это может позволить себе только такое предприятие, как «Юнайтед мэгэзинс». В нашем издательстве нет ни одного человека, который получал бы столько, — разве что Фредерикс. Да я и не могу здесь рассчитывать ни на что другое. В редакторском кресле крепко сидит Миллер. И так в сущности и должно быть. Он прекрасно знает свое дело. Предложение Колфакса открывает мне новое поле деятельности. Я вовсе не желаю оставаться всю жизнь заведующим отделом рекламы.

— И я тоже не хотела бы этого, Юджин, — вздохнула Анджела. — Прямо стыдно, что ты не можешь бросить все эти дела и посвятить себя искусству. Я ни минуты не сомневаюсь, что ты многого достиг бы, если бы занялся живописью. Нервы твои теперь в порядке. Вопрос лишь в том, чтобы некоторое время жить скромнее и дать тебе возможность работать. Я убеждена, что ты далеко бы пошел.

— Искусство уже не так влечет меня, как когда-то, — ответил Юджин. — Слишком хорошо нам жилось последнее время и я узнал, что такое настоящая жизнь. Разве я мог бы иметь двенадцать тысяч долларов в год, если бы оставался художником? Будь у меня тысяч сто или двести сбережений, тогда другое дело. Но у нас их нет. У нас только и есть, что акции Пенсильванской железной дороги да несколько стальных акций и два земельных участка в Монтклере, и то налоги по ним съедают уйму денег. Как только вернемся в Нью-Йорк, надо будет что-нибудь на них построить, и если мы сами не захотим там жить, сдадим их в аренду. Брось я сейчас службу, у нас не будет ничего, кроме двух тысяч дохода и того, что я в состоянии заработать, а как жить на это?

Анджела подумала, что им действительно пришлось бы распроститься с привольной, беспечной жизнью, которую они теперь вели. Быть женой выдающегося художника, конечно, очень приятно, но даст ли это ей возможность заказывать такие завтраки, как тот, за которым они сидели? Будет ли у них такая квартира и так много друзей? Искусство — великая вещь, но смогут ли они позволить себе такие прогулки на машине, как теперь? Сможет ли она так хорошо одеваться? Чтобы иметь разнообразные туалеты — для дома, для улицы, утренние и вечерние, — нужны большие деньги. Расходы в тридцать пять — сорок долларов на шляпку, как правило, не входят в бюджет жены художника. Согласна ли она вернуться к скромной жизни во имя его искусства? Не лучше ли, чтобы Юджин поступил к мистеру Колфаксу и проработал у него какое-то время, получая двадцать пять тысяч долларов в год, а потом уже бросил службу?

— Поговори все-таки с мистером Кэлвином, — снова посоветовала она. — Так или иначе, тебе придется это сделать. Послушай, что он скажет. А потом сам реши, как поступить.

Юджин сначала колебался, но, поразмыслив, пришел к заключению, что именно так и нужно сделать.

Вскоре после этого, встретив мистера Кэлвина на этаже, где помещались редакции, он обратился к нему:

— Не могли бы вы, мистер Кэлвин, уделить мне несколько минуть по личному делу? Я был бы вам очень признателен.

— Пожалуйста. Хоть сейчас, — ответил тот. — Зайдемте ко мне.

— Мистер Кэлвин, — начал Юджин, когда они вошли в кабинет президента компании и он закрыл за собой дверь. — Я получил предложение, о котором должен поговорить с вами. Предложение чрезвычайно заманчивое, оно совсем выбило меня из колеи. Мне очень хотелось бы посоветоваться с вами, — я считаю это своим долгом.

— В чем же дело? — с участливым вниманием спросил Кэлвин.

— Мистер Колфакс, президент «Юнайтед мэгэзинс», недавно предложил мне перейти к нему на службу. Он обещает мне для начала восемнадцать тысяч в год, как заведующему отделом рекламы, с тем, что позднее я возьму на себя руководство и художественным отделом и редакциями, а тогда он увеличит мне жалованье до двадцати пяти тысяч долларов. Это будет, как он говорит, пост директора издательства. Я серьезно обдумал это предложение, так как я ведал рекламой и художественным отделом у вас и у Саммерфилда и кое-что понимаю в книжно-журнальном деле. Я знаю, что работа ответственная, но полагаю, что мог бы справиться.

Мистер Кэлвин внимательно выслушал его. Он понимал, в чем заключается план Колфакса, и одобрял его. Мысль была хорошая, но для этого требовался исключительный работник. Был ли Юджин таким работником? В этом Кэлвин сомневался, хотя и допускал такую возможность. Колфакс, думал он, человек с огромными способностями — пусть он новичок в издательском мире, но, во всяком случае, это крупный делец. Если он найдет нужного ему человека, он, пожалуй, добьется больших результатов. Возможно, что Юджин с первого взгляда ему понравился: у него многообещающая внешность, он подтянутый, энергичный, с живым умом и свежими взглядами. К тому же его успех здесь, в этом издательстве, придает этому молодому человеку большую цену в глазах Колфакса, чем он того заслуживает. Витла — хороший, даже прекрасный работник, но только под чьим-нибудь руководством. Хватит ли у Колфакса терпения, интереса и внимания, чтобы работать с ним и понимать его?

— Так, так, давайте хорошенько подумаем, Витла, — тихо произнес он. — Предложение лестное. Было бы, конечно, глупо не отнестись к нему со всей серьезностью. Знаете ли вы что-нибудь о том, как поставлено там дело?

— Нет, не знаю, — ответил Юджин, — если не считать того, что я мельком уловил из короткой беседы с мистером Колфаксом.

— А вы хорошо знаете мистера Колфакса как человека?

— Очень мало. Я только дважды встречался с ним. Он энергичный, живой, с большой инициативой, насколько я понимаю, он очень богат, — кто-то говорил мне, что у него три или четыре миллиона.

Кэлвин пренебрежительно махнул рукой.

— Он вам нравится?

— Я затрудняюсь вам на это ответить. Он меня очень интересует. Жизнь так и кипит в нем. Могу только сказать, что первое впечатление было хорошее.

— И он хочет со временем поручить вам руководство всеми журналами и книгоиздательством?

— Так по крайней мере он говорил, — сказал Юджин.

— Я бы на вашем месте не торопился взвалить на себя такую ответственность. Я бы сначала постарался убедиться, что хорошо знаю дело. Не забывайте, Витла, что заведовать одним отделом под чьим-либо руководством, да еще при сочувственном отношении и внимании руководящего вами лица — совсем не то, что брать на себя ответственность за четыре или пять отделов, не имея над собой никого, кроме человека, который сам ждет от вас разумных указаний. Колфакс, насколько я знаю, не издатель ни по склонности, ни по образованию, ни по опыту. Он финансист. Если вы примете его предложение, он захочет, чтобы вы говорили ему, как и что нужно делать. Вы окажитесь перед очень трудной задачей, разве только вы обладаете большими познаниями в издательском деле. Мне вовсе не хочется, чтобы вы думали, будто я рад окатить вас холодной водой. В вас говорит естественное стремление продвинуться в жизни. Растите, если можете. Уверяю вас, что, вздумай вы уходить, никто из ваших знакомых не пожелает вам счастья более искренне, чем я. Я только просил бы вас тщательно все взвесить. Здесь вы себя чувствуете прочно,