– Ты уверена, что мне нельзя тебе помочь, Мин? – тихо спросила Эгвейн.

– Да нет, с ними просто неудобно, – с ухмылкой сказала Мин, – вовсе они не тяжелые. – Казалось, она считала все какой-то игрой или притворялась, что так думает. – И будь уверена, народ начнет дивиться: с чего бы такая разодетая леди, как ты, вдруг волочит свои переметные сумы. Свои можешь понести – да и мои тоже, если захочется, – когда мы… – Ухмылка ее исчезла, и она яростно прошептала: – Айз Седай!

Взгляд Эгвейн метнулся вперед. Навстречу по коридору шагала Айз Седай с длинными черными прямыми волосами и кожей, напоминающей цветом пожелтевшую от времени кость, она внимательно слушала идущую рядом женщину в домотканой фермерской одежде и залатанном плаще. Айз Седай еще не заметила их четверку, но Эгвейн узнала ее – Такима, из Коричневой Айя, которая преподавала историю Белой Башни и Айз Седай и которая без труда с сотни шагов узнает одну из своих учениц.

Не сбавляя шага, Найнив свернула в боковой коридор, но там оказалась одна из Принятых, долговязая женщина с вечно нахмуренным лицом, она торопливо прошла мимо, волоча за ухо послушницу с алыми от обиды и боли щеками. Заговорить Эгвейн сумела не сразу.

– Это были Ирелла и Эльз. Они нас заметили? – Заставить себя оглянуться она не могла.

– Нет, – через мгновение ответила Мин. – Они видели только наши тряпки.

Эгвейн облегченно вздохнула и услышала такой же вздох Найнив.

– Мы до конюшен не доберемся, у меня сердце раньше разорвется, – проворчала Илэйн. – Эгвейн, во время приключений всегда так? Сердце готово из груди выскочить, а душа в пятки уходит?

– Наверное, да, – медленно ответила Эгвейн. Она поймала себя на мысли, что ей непросто вспомнить то время, когда она с нетерпением рвалась к приключениям, свершать нечто опасное и волнующее, как люди в сказаниях. Теперь она думала, что увлекательная часть – это то, что ты вспоминаешь, оглядываясь на прошедшее, а в сказаниях добрая доля неприятного опущена. Так она и сказала Илэйн.

– И все-таки, – твердо заявила Дочь-Наследница, – прежде со мной не случалось ничего по- настоящему захватывающего, и, вероятно, и не случится, пока матери принадлежит решающее слово, а так будет, пока я сама не займу трон.

– Тихо, вы, обе, – произнесла Найнив. На удивление, они оказались в коридоре одни, никого на виду в оба конца. Она указала на узкую лестницу, уходящую вниз. – Вот то, что нам надо. Если я вконец не запуталась во всех поворотах и галереях.

Тем не менее она уверенно ступила на лестницу, остальные – за нею. Лестница не подвела, и за маленькой дверцей внизу открылся пыльный двор Южной Конюшни, где содержались лошади послушниц – у кого они были, – пока им не понадобятся вновь эти животные, что обычно случалось не раньше, чем послушницы становились Принятыми или когда нерадивых отправляли домой. Позади беглянок высилась мерцающая громада самой Башни; владения же Башни охватывали многие и многие гайды земли, огражденные собственными стенами, иногда повыше некоторых городских.

Найнив размашистой поступью вошла в конюшню с таким видом, будто та принадлежала ей. Ярко пахло сеном и лошадьми, стойла двумя длинными рядами уходили в сумрак, пересеченный квадратами света из люков в крыше. Как ни странно, но косматая Бела и серая кобыла Найнив оказались в стойлах у самых дверей. Увидев Эгвейн, Бела положила морду на створку и тихо заржала. На виду был один-единственный конюх, миловидный малый с сединой в бороде. Он меланхолично жевал соломинку.

– Нам нужны наши лошади, оседланные, – заявила ему Найнив самым своим приказным тоном. – Эти две. Мин, найди свою лошадь и лошадь Илэйн.

Мин сбросила с плеч переметные вьюки и потянула Илэйн в глубину конюшни.

Конюх, насупив брови, проводил их взглядом и медленно вытащил соломинку изо рта.

– Здесь, видать, какая-то ошибка, миледи. Эти животинки… – … наши, – твердо закончила за него Найнив, сложив руки, чтобы ясно стало видно кольцо со Змеем. – Ты немедленно их оседлаешь.

Эгвейн затаила дыхание; это было последнее средство, по плану Найнив прибегла бы к нему для того, чтобы выдать себя за Айз Седай, если у них возникнут затруднения с тем, кто мог бы и поверить обману. Ни с Айз Седай, ни с Принятой этот номер не прошел бы, разумеется, даже, наверное, и послушница не попалась бы на такой крючок, но конюх… Мужчина прищурился на кольцо Найнив, потом, также прищурившись, взглянул на нее саму.

– Мне было сказано про двух, – промолвил он наконец тоном человека, на которого увиденное не произвело ровным счетом никакого впечатления. – Одна Принятая и одна послушница. О четырех не было сказано ничего.

Эгвейн готова была смеяться. Естественно, Лиандрин не понадеялась, что они сумеют сами добыть своих лошадей.

Найнив выглядела разочарованной, и голос ее стал резче.

– Ты выведешь этих лошадей и оседлаешь их, не то тебе понадобится, чтобы Лиандрин исцеляла тебя, если она тобой вообще займется.

Конюх повторил имя Лиандрин одними губами, но, разок взглянув на лицо Найнив, начал возиться с лошадьми, ограничившись недолгим ворчанием, и то лишь только так, чтобы кроме него никто не услыхал. Когда он затягивал вторую подпругу, вернулись со своими лошадьми и Мин с Илэйн. У Мин был высокий саврасый мерин, у Илэйн – гнедая кобыла с выгнутой шеей.

Когда беглянки уселись верхом, Найнив вновь обратилась к конюху:

– Несомненно, тебе сказали держать рот на замке, и это остается в силе, сколько бы нас ни было, две или две сотни. Если ты полагаешь, будто есть разница, поразмысли, что сделает Лиандрин, если ты обмолвишься о том, о чем тебе велено было помалкивать.

Выезжая из конюшни, Илэйн кинула конюху монету, проворчав:

– За твои хлопоты, добрый человек. Ты хорошо справился. – Во дворе, уловив взгляд Эгвейн, она улыбнулась. – Мать говорит, что кнут и пряник вместе помогают лучше, чем один только кнут.

– Надеюсь, со стражей не понадобится ни того ни другого, – произнесла Эгвейн. – Надеюсь, Лиандрин и им сказала. Но у Тарломеновых Ворот, пробитых в высокой стене, с юга ограждавшей территорию Башни, даже если стражников и не уведомили, никаких вопросов не возникло. Те просто махнули четырем женщинам проезжать, разок взглянув и вежливо кивнув. Стражники стояли у ворот, чтобы не впускать тех, кто опасен; по-видимому, не выпускать кого-то у них приказа не было.

Прохладный ветерок с реки послужил беглянкам предлогом надвинуть капюшоны, и они медленно продолжили путь по городским улицам. Цокот подков их лошадей по брусчатке затерялся в гомоне заполнявшей улицы толпы и в музыке, доносящейся из отдельных зданий, мимо которых они проезжали. Люди, облаченные в одежды чуть ли не всех стран, от темных и строгих, по унылой моде Кайриэна, до ярких, броских цветов Странствующего Народа и всех мыслимых покроев и сочетаний красок и стилей, расступались перед всадницами, обтекая их, точно река скалу, но все равно продвигались те не быстрее неторопливого шага.

Эгвейн совсем не смотрела ни на сказочные башни, соединенные повисшими в поднебесье мостами, ни на дома, что куда больше походили на волны прибоя, чем на каменные строения. Или на источенные ветром утесы, или на причудливые раковины. Айз Седай часто наведывались в город, и в такой толпе запросто можно нос к носу столкнуться с кем-нибудь из них. Вскоре Эгвейн сообразила, что ее спутницы поглядывают вокруг с тем же напряженным вниманием, но, когда показалась огирская роща, у девушки немного отлегло от сердца.

Над крышами теперь завиднелись Великие Древа, распростершие в вышине свои кроны на сотни и больше спанов. Рядом, а точнее под ними, высокие дубы и вязы, ели и болотный мирт казались карликами. Рощу, в поперечнике в добрых пару миль, окружало нечто вроде стены, но на самом деле это была бесконечная череда закручивающихся в спираль каменных арок, каждая пяти спанов высотой и вдвое больше шириной. С внешней стороны стены вдоль нее шли люди, катили коляски, громыхали повозки, а по ту сторону царила дикая природа. Роща не имела вида ухоженного парка, но и до совершенной чащобы лесной глухомани ей было далеко. Скорее, так могла выглядеть идеальная природа, некий совершенный лес, самый красивый из всех мыслимых. Некоторые листья уже расцветились, и мазки оранжевого, желтого и багряного казались Эгвейн элегантными тонами, присущими осенней листве.

За открытыми арками прогуливались немногие, и никто дважды не взглянул на четырех женщин, углубившихся под сень деревьев. Вскоре город пропал из виду, его шум стал глуше, затем роща совсем отсекла его. Преодолев пространство в десять шагов, они словно оказались в нескольких милях от